Луна над горой

Поселившись в Киото, Бусон очень скоро стал одной из центральных фигур в группе художников, которые, как и он, видели свой идеал в китайской живописи, особенно в живописи школы «художников-интеллектуалов» («вэньжэнъхуа», яп. «бундзинга»). Далекие от всех общественных движений, «художники-интеллектуалы» стремились, порвав связи с действительностью, обрести свободу духа в мире искусства. Истинный «интеллектуал» («бундзин») — это человек, нигде на службе не состоящий, живущий свободно и занимающийся искусствами, причем одновременно сведущий в пяти видах искусства — в стихах, прозе, каллиграфии, живописи, резании печатей. Друзья Бусона были одновременно учеными, философами, литераторами. Иногда их называют дилетантами, они и в самом деле творили словно «забавы ради», однако за внешней простотой и свободой самовыражения, за кажущейся сиюминутностью их творчества всегда стоял доведенный до совершенства профессионализм. Собираясь вместе, «художники-интеллектуалы» пили вино, любовались прекрасными пейзажами, читали и сочиняли стихи, «развлекались тушью».

Многочисленные заказы обеспечивали Бусону стабильное и безбедное существование, и в 1759 году, в сорока четырехлетнем возрасте он нашел для себя возможным обзавестись семьей: женился, и вскоре у него родилась дочь Куно. Все это время стихи были для Бусона побочным занятием, и только после пятидесяти лет поэзия стала занимать в его жизни место, равное живописи. Собственно говоря, все лучшее, что он написал, было написано им в последние 15 лет жизни. По-настоящему профессиональным поэтом Бусон стал только в 1770 году, то есть за 13 лет до смерти. В этом году в его жизни произошло весьма значительное событие: он был объявлен преемником умершего 28 лет назад Хадзина и стал главой школы «Полночная беседка». Получив звание «тэндзя» — так назывались поэты, которые имели право быть судьями на поэтических собраниях, — Бусон вошел в число признанных мастеров.

Атмосфера в Японии в те годы была весьма тяжелой. На страну одно за другим обрушивались стихийные бедствия, в обществе в результате политики печально известного министра Танума Окиыугу произошло резкое расслоение, выразившееся в обогащении верхних слоев воинского и купеческого сословий и обнищании низших. Жизнь самого Бусона тоже складывалась не лучшим образом: он часто болел, любимая дочь Куно сначала покинула его, выйдя замуж, потом брак ее оказался неудачным и она вынуждена была вернуться домой. От всех этих бед и неудач Бусон искал спасения в мире поэзии и живописи, стремясь обрести в нем ту гармонию красоты, которой так недоставало ему в действительности.

С 1780 года Бусон почти не вставал с постели. 24 октября 1783 года он попросил одного из своих любимых учеников, художника Гэккэя, записать свои последние трехстишия:

Иволга.
Не так ли пела когда-то она
У дома Ван Вэя?

С белой сливы
Теперь для меня начинается
Каждое утро.

На рассвете 25 декабря в возрасте 67 лет Бусон скончался. Ученики похоронили своего учителя неподалеку от восстановленной им хижины Басе в храме Компукудзи. Шесть лет назад, установив рядом с хижиной Басе каменную стелу, Бусон высек на ней такие слова:

Я тоже умру.
Зашелестят над могилой сухие
Метелки мисканта…

Бусон считал себя последователем Басе, но, верный заветам старца Банановой хижины, призывавшего искать не «следы древних, а то, что искали они», шел в поэзии совершенно иным путем. Главное различие заключалось, наверное, в том, что Басе был устремлен вовне, а Бусон был устремлен вовнутрь. Один был аскет, странник, ведомый желанием обрести истину, проникнуть в тайны мира, другой — эпикуреец, отдававший дань всем земным утехам, всегда готовый предпочесть уютное уединение своего кабинета неустроенности страннической жизни. Когда-то Басе призывал учеников к беспристрастности: «Если хочешь передать суть бамбука, сам стань им». Для Бусона поэзия была не столько средством проникновения в сокровенную суть окружающего его мира, сколько возможностью создать свой собственный мир, в его поэзии объективность реального всегда сплавлена с субъективностью идеального, конкретность осязаемого, видимого, слышимого образа соединяется с его уходящей в бесконечное обобщенностью. Взять, к примеру, его стихотворение о бабочке:

Сон или явь?
Трепетанье зажатой в горсти
Бабочки…

На первом плане — ощутимое явственно кончиками пальцев, всей ладонью прикосновение трепещущего крошечного тельца, на втором — щемящее чувство беспомощности слабого человеческого существа перед огромностью мира, ощущение хрупкости, мимолетности жизни. Или такое трехстишие:

Прикрыты угли
Золой. Домик же мой надежно
Укутан снегом.