Луна над горой

Вернемся к процитированному выше трехстишию Басе о лягушке. В нем соединяются (именно соединяются, а не описываются) два вполне конкретных образа — «пруд» и прыгнувшая в этот пруд «лягушка». Поэт не говорит о том, что почувствовал, когда лягушка прыгнула в пруд, не описывает сам пруд (как это наверняка сделал бы европейский поэт), но читатель, призвав на помощь воображение, может явственно ощутить щемящую тишину заброшенного сада, тишину, которая становится еще более глубокой, более полной после прозвучавшего в ней всплеска. Читатель должен услышать и всплеск, и наступившую после него тишину, должен увидеть тенистый уголок сада, затянутую ряской неподвижную поверхность старого пруда. Таково искусство «хайку». Если бы Аполлон Майков был «хайдзином», то написав: «Весна! Выставляется первая рама!» — он не добавил бы к этому ни слова, предоставив читателю самому услышать и «благовест ближнего храма, и говор народа, и стук колеса», самому увидеть голубую весеннюю даль, ощутить запах жизни и воли. Конечно, для того, чтобы все это почувствовать, нужна определенная подготовка души, нужно развить в себе способности откликаться на зов поэта, умение, ухватившись за данный поэтом конкретный образ, мгновенно вытягивать длинную цепь ассоциаций. Причем ассоциации могут быть разные, но и в этом разнообразии есть своя ценность.

Разумеется, если говорить о полноте восприятия «хайку», то она возможна лишь в том случае, если поэт и читатель объединены общей культурной традицией, предусматривающей существование развитой системы ассоциативных связей на всех уровнях — от самого низкого до самого высокого, от бытового до литературного. Японцу трудно понять значение выставленной весенней рамы, а у русского вряд ли возникнут должные ассоциации, когда он, к примеру, прочтет трехстишие Бусона о тьме, наступившей на рисовых полях, — ведь разбросанные повсюду прямоугольники заливных рисовых полей, в каждом из которых отражается луна, для человека, живущего в России, — зрелище непривычное.

И все же в «хайку» почти всегда есть элемент общечеловеческого, который и делает возможным понимание этой своеобразной поэзии людьми, принадлежащими к иной культуре. Главное — научиться видеть мир так, как видит его японский поэт: улавливать в конкретности бытия приметы вечности, сопоставлять, на первый взгляд, несопоставимое, ощущать слитность природного и человеческого, замечать единство разновидного. Многозначность же восприятия обусловлена особенностями самой поэзии, ее глубинным смысловым потенциалом. На один и тот же зов отклик может быть разным, а «хайку» — творение совместное — того, кто посылает зов, и того, кто на него откликается. Сила зова, его способность дать импульс глубокому и ярко окрашенному чувству, зависит от мастерства поэта. Полнота же отклика определяется чуткостью души читателя, богатством его внутреннего мира.

Кажется, что «хайку» написать очень просто, но эта внешняя простота сродни простоте взмаха кисти каллиграфа, за легкостью которой долгие годы труда руки и души. «Хайдзин» должен постоянно быть чреват поэзией, чтобы уметь в любой момент откликнуться сердцем на увиденное, и, зафиксировав это увиденное в слове, передать другим.

Т. Соколова-Делюсина

Еса Бусон в переводах Т. Л. Соколовой-Делюсиной ТРЕХСТИШИЯ ХОККУ

ДОЛГИЕ ДНИ

Думая о прошлом…

Долгие дни
Один за другим. Все дальше
Весна моей жизни.

* * *

Долгие дни.
По закоулкам столицы гуляет
Гулкое эхо.

ВЕСЕННИЕ ВЕЧЕРА, ВЕСЕННИЕ СУМЕРКИ, ВЕСЕННИЕ НОЧИ

* * *

Юношей нежным
Обернулась ловко лисица[1].
Весенний вечер.

* * *

Бездумно
Дорогие трачу куренья.
Весенний вечер.

* * *

Задремал,
Но внезапно очнулся — зашло
Весеннее солнце.

* * *

Благоуханное
Платье брошено на пол небрежно.
Весенние сумерки.

* * *

Интересно, кого
Это низкое ждет изголовье?
Весенние сумерки…

* * *

Где же тот юг,
Откуда рождается эхо?
Весенние сумерки…

* * *

Храмовых врат
Скрипят тяжелые створы.
Весенние сумерки…

* * *

Весенние сумерки.
Из мимо идущих никто
Домой не спешит.

* * *

Один день, другой…
Весна… Но такая ль, как прежде?
Воспоминанья[2]…

Китайские поэты за весенний вечер готовы отдать
золотые горы[3], наши воспевают тронутые
пурпуром рассветы[4]…