Луна над Славутичем

— Вон как ловко получается, — прокомментировал мои действия Федор, когда я занялся рукой, — Молчан за шитьё по три медяка за такую рану берет, а опосля всё одно, половина гниет да помирает.

— Так на всё воля Божья, — кивнул я, делая узелок, — Помереть ведь и без раны можно, к примеру строит себе человек на год планы — как он дом построит, сына женит, урожай соберет, а потом раз — заболел да и помер через пару дней. И раны никакой не было.

— Мои философские рассуждения прервала реплика Маркела:

— Дружинники княжеские идут! Небось Мокша к Ярославу жаловаться побежал! Совсем он сдурел!

Я к тому моменту шитьё уже завершил, и, когда дружинники подошли к моему забору, заканчивал накладывать повязку. Подняв голову, я увидел Радомысла, за спиной которого стоял десяток дружинников с хмурыми лицами.

— Скор, князь Ярослав требует тебя к себе на суд! — строго приказал десятник.

— А что случилось? — как ни в чём ни бывало, поинтересовался я, поднимаясь с земли и отряхивая руки.

— Купец Всеслав пришел с жалобой, что ты напал на него и убил его человека Горана.

— Никого я не убивал, вот, смотри, — я показал на охранника, — живой он, да и нападал не я, а он, вломился ко мне во двор и копьём угрожал, да вот у людей спроси!

Десятник бросил взгляд на раненного Горана, который сидел прислонившись к забору, оглядел моих соседей, которые в разноголосицу подтверждали мои слова, поле чего хмыкнул в усы и уже более дружелюбно произнес:

— Всё равно надобно идти к князю, раз жалоба есть!

— Ну раз надобно, то пойдем, только вот с этим, — я показал на раненого, — Что делать? Оставлять я его у себя не хочу, мало ли что ему в моё отсутствие в голову взбредет, может опять к невесте моей полезет?

Радомысл задумчиво почесал голову, оглядел собравшихся мужиков и спросил:

— А лошадь с телегой тут есть у кого-нибудь?

— Есть, как не быть, — подтвердил Ферапонт, — Только они все делом сейчас заняты: Зосима уголь и дрова возит, Захар за глиной поехал, А Евстрат ещё вчера горшки к повелянам повез, только через два дня должен вернуться, если, конечно, не загуляет, как в прошлый раз, тогда ведь как получилось: приехал он с горшками, а там у старейшины Мирояра внук родился, так они три дня гуляли, даже вино ромейское пили, ну и мед, как полагается, вот Евстрат на радостях у одной вдовушки там три ночи рогом своим застоявшуюся целину и вспахивал. А эта вдова вообще третьей женой того самого Мирояра считается, потому как её муж Радослав, который помер, был младшим братом Мирояру, но он её совсем не охаживает, слабоват уже для этого.

— И что, побили этого, как там?.. — спросил десятник заинтересовавшийся историей.

— Евстрата, — ответил Ферапонт, — Нет, не тронули, наоборот, пообещали наградить, если вдова сына родит, а то ведь от Радослава только две дочки и осталось. А Евстрата тут побили уже — жена его, Пелагея шестом отходила до синяков, когда слухи дошли, а потом ещё и отец Ефимий епитимью строгую наложил.

— Неправильно это у вас, — покачал головой Радомысл, — Муж должен жену бить, а никак не наоборот.

— Так он её и лупит, когда та заслужит, а тут он нагрешил, вот она ему и накостыляла.

— Всё равно неправильно! — твердо отрезал дружинник и спросил, — А что у повелян, получается, своих гончаров нет?

— Как нет, есть конечно! — ответил Ферапонт, — Только они большие горшки делать не умеют, криворукие.

— Ну почему сразу криворукие? — вступился за незнакомых ему повелян дружинник, — Большие горшки вообще мало кто умеет делать, тут ведь и глину надо лучше подбирать, и печь должна быть подходящая, да поди и другие хитрости есть.

А я молча стою и слушаю, как старшие товарищи какую-то чушь обсуждают, и встревать не могу, потому как я здесь самый младший. И другие мужики тоже стоят, головами заинтересованно кивают.

Ферапонт с Радомыслом ещё минут пять обсуждали местных гончаров — у кого из них горшки крепче да больше, а потом десятник всё же вспомнил, зачем он сюда пришел и посмотрев на меня, произнес:

— Ну так что стоишь, Скор, идем к князю!

— А с этим, — я снова показал на раненого, — Что делать?

Радомысл задумчиво почесал голову, и с надеждой в голосе спросил Горана:

— Так ты что, сам идти не можешь?

— Нет, — помотал тот головой, — Нога болит, не дойти мне!

Десятник вновь погрузился в размышления, которые были прерваны другим дружинником:

— Тут неподалеку мой брат двоюродный живет, Ладок. У него кобыла с телегой есть, и он дома сейчас должен быть.

Лицо Радомысла озарилось оскалом:

— Так давай, бегом к нему! А то мы из-за тебя уже битый час тут стоим, а там нас князь дожидается!

Дружинник бегом рванул по улице, а я попросил Свету принести квасу. Та вскоре принесла кувшин литра на три, который тут же пустили по кругу.

Ох, хороша у тебя девка, Скор! — глядя вслед моей невесте, произнес Радомысл, — За такую и убить не зазорно! Чую я, ещё не раз придется тебе к Ярославу на суд ходить, так что, копи деньги!

— А деньги зачем? — удивился я.

— Как зачем? Виру платить! Вот если бы ты Горана убил, с тебя князь самое меньшее три золотых бы потребовал.

— Так он же сам напал! — ещё больше удивился я.