Луна над заливом

Она открыла перед Татьяной шаткую дверь, отделяющую закуток-времянку от коридора, и впустила ее в крохотную, шириной в несколько шагов, каморку. В ней лежали два матраца: один широкий, другой узкий, и между ними оставался тесный — только ногу поставить — проход. Больше в комнатке ничего не было, кроме прибитой под подоконником полки. На ней стояло зеркальце на пластмассовой подставке и валялась какая-то нехитрая косметика. На широком матраце спала маленькая, как ребенок, девушка, второй был пуст.

— Это Валюшка, — понизив голос, сказала Надя. — Устала. У нее ручонки вообще как у куклы, вначале она даже плакала, так болели… Мацу катать трудно. А потом, когда мозоль нарос, привыкла. Я думала, она второй раз не поедет, тяжело. А она и второй раз, и третий поехала. У нее двое ребятишек, а мужа нет, в шахте завалило. Кто кормить будет? Государство? Сама знаешь, как оно у нас пенсии платит. Курам на смех.

Она проворно собрала белье с узкого матраца, подумав, накрыла голую подушку ветхим, но чистым полотенцем.

— Ничего, так поспишь одну ночь… Ложись, ложись. На тебе лица нет. Если в туалет ночью пойдешь, на меня не наступи, я с краю, с Валюшкой сплю, у меня вечно то нога, то рука с койки спадывает. И не заблудись тут у нас, ванная направо и еще раз направо. Нагородил Марк, как он не лопнет… Но ничего, ничего, он все равно хорошее дело делает: у нас денег-то нет за квартиру платить, а тут дешево. И документов не спрашивают. У тебя документы-то есть?.. Ты сумку под подушку положи. Мало ли что — ночью кто встанет, наступит, рассыплет, не дай Бог, затеряется или порвется какая-нибудь бумажка. Я-то за батарею прячу кошелек. Тут у нас, знаешь, проходной двор…

У Татьяны уже не было сил благодарить свою простодушную спасительницу, глаза слипались, а Надя все продолжала что-то говорить, говорить… Под монотонное журчание ее голоса Татьяна провалилась в сон.

Ей снился Георгий, лежащий в большом аквариуме, и Татьяна во сне понимала, что это морг, и она пришла на опознание. Какие-то люди в белых халатах окружали ее, а Георгий, абсолютно голый и бледный, как рыба, смотрел на нее оттуда, шевеля губами. Толстое стекло не давало звукам проникать во внешний мир, и Татьяна не могла расслышать ни слова. Георгий ворочал глазами, вяло шевелился, она хотела крикнуть: «Он жив, он жив, выпустите его!» — но горло сжималось, и она понимала, что стала немой. Ее охватило отчаяние. Чувствуя, что Георгия сейчас увезут и похоронят, Татьяна колотила кулаками по стеклу, ее мягко отводили в сторону, кто-то монотонно говорил: «Потому что вера… это вера… вера… вера…»

Она вскрикнула и проснулась, вся в холодном поту. Над ней склонилось чье-то лицо, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы узнать Надю.

— Вера, Вера, проснись, — повторяла та, тряся ее за плечо. — Мы на работу уходим, а Марк сегодня приедет чего-то разгораживать, так ты его подожди. Все лучше, чем по улицам ходить. Он тебе сразу, может, и комнатку найдет… У тебя парик сполз. Ты что, пейсатая?.. Они все в париках ходят… Ну, ладно, мы побежали, а то, боюсь, опоздаем. Будешь уходить — дверь закрой на ключ, а ключ на кухне в шкафчик положи, под сахарницу.

Татьяна, моргая припухшими глазами и чувствуя себя оглушенной, двумя руками натянула сползший парик поглубже на голову. В неустойчивом мареве перед ее лицом мелькнул молчаливый силуэт худенькой Валюшки у дверей, потом дверь хлопнула и зазвонил телефон.

Сначала она не поняла, что и где звонит. Потом села, сунула руку под подушку и достала свою сумку, откуда раздавалась приглушенная трель. Покопавшись среди смятых денег, она выудила трубку и поднесла ее к уху так осторожно, как будто трубка могла выстрелить в нее.

— Танька… — поначалу она не узнала голос — он был хриплый, прерывистый, как будто язык у говорившего заплетался. — Это я. Я в Бруклине… Ты где?..

Глава 16

Марк был крупным мужчиной, лысеющим и неопрятным. Определить его возраст было трудно — что-то ближе к шестидесяти, но желтые, как у старого филина, глаза порой сверкали вполне молодо, когда его взгляд падал, например, на аппетитную попку молоденькой армянки, вышедшей на кухню в коротком халатике и молча заваривавшей чай. Или когда речь шла о деньгах.

Молясь, чтобы он не узнал ее, — память у Марка была еще о-го-го, — Татьяна повторяла, нервно тиская сумку:

— Мне нужна комната… желательно не здесь. Да, с мужем. Да. Сегодня. Ну, что тут удивительного — нам ночевать негде. Да, вот так вот и негде. Муж болеет, потерял работу. Да, денег на комнату хватит, а на квартиру — нет. Я работаю. Хаускипером. Какое это имеет значение? В Нью-Джерси. Пять дней в неделю. Марк, это что — допрос? Вы сдаете комнаты или нет?..

— Сдаю, сдаю, успокойся, — пророкотал Марк. — Но мне же надо знать, кому сдаю, правильно? Может, вы сбежите через неделю и денег не заплатите… всякие тут бывали. Говоришь, муж болеет? Чем?

— Ногу повредил на стройке, — сказала Татьяна, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.