Однако надежды состоят не из такой материи, чтобы позволять их истязать даже с самыми благими намерениями, и Лев Иванович быстро призвал к порядку свою развоевавшуюся совесть: ах — для Машеньки? А шести лет твоей, склоняющейся к закату жизни — для неё недостаточно? Твоего, полузадушенного этой праведницей, творческого начала — мало? Да, конечно, всё ещё любишь… и что же? В жертву этому экстремальному мазохизму — а твою любовь к монашествующей в миру жене по-другому назвать нельзя! — готов полностью принести себя? Со всеми своими «достоинствами»: увядающим членом, усыхающими мозгами, съёживающимся сердцем и скукоживающейся душой?
А что, если Танечка способна полюбить не отражённый в нём образ друга, а именно его… его самого… такого, как есть?..
По счастью, время и место не располагали к малопродуктивной рефлексии — Татьяна присела к столу, выпила на помин души Алексея водки, попросила Окаёмова налить ей шампанского, произнесла краткий тост во славу творческих достижений художника — и тут все как-то сообразили, что артистка ещё не в курсе случившейся на выставке драмы. В связи с чем Ольга, Ирина, Юрий, перебивая и дополняя друг друга, поспешили рассказать Танечке не только о будто бы самоуничтожившейся «Фантасмагории», но и об основных, родившихся в умах очевидцев, версиях по поводу таинственного самовозгорания. Охнув и по адресу предполагаемых мерзавцев послав высокохудожественное — однако, без мата — проклятие, Татьяна, подобно Мишке, вместо традиционного посошка на дорожку предложила выпить на помин души (а что? в истинных произведениях искусства всегда есть частица души художника!) погибшей картины и поспешила избавить от губительных чар вдовы «спасаемого» ею седобородого принца: до свидания, Валечка! Спасибо тебе и Ольге, что приглядели за Львом — не знала, что вы так засидитесь, а не то бы, конечно, не стала вас затруднять.
Приманенный алкоголем, особо ехидный чертёнок в мозгу Льва Ивановича с «женского» на «общечеловеческий» перевёл это так: «А шла бы ты, Валентина, куда подальше! Спасибо, что не воспользовалась! Я прозевала — а ты и рада! Положила, понимаешь, глаз на чужого мужика — зачем? Или — как собака на сене? Блюдёшь, значит, нравственность пожилого пьяницы? Блюди, сука, блюди! Больше я такой глупости никогда не сделаю! Ни за что не оставлю косточку под твоим присмотром!»
Особенно забавным в этом «переводе» показалось Окаёмову сравнение его самого с косточкой под присмотром собаки, за что Лев Иванович не прочь был поощрить проказливого бесёнка рюмкой «Екатерины Великой», однако мысли о Танечке удержали астролога от заигрывания с Зелёным Змием, и обиженный чертёнок замкнулся в гордом молчании: дескать, теперь без меня переводи, как умеешь, с «женского» — я больше не стану помогать такой неблагодарной свинье! И, соответственно, прощальные слова Валентины остались непереведёнными.
— До свидания, Танечка! И ты, Лёвушка — тоже. До свиданья, значит. Может, завтра зайдёшь? Или — зайдёте? Ну, если удобно Тане? Завтра я не работаю. А в воскресенье — с утра. Тогда — лучше во вторник. Ты, Танечка, как? Не против? Но только, Лев — с Таней или без Тани — если ты не зайдёшь ко мне, я, правда, очень обижусь. Так и напишу твоей Маше — чай, не совсем чужие…
— У-у, ведьма! — уже на улице артистка от души прокомментировала это приглашение Валентины. — Бесится, что вышло не по её — и сразу показывает зубы! Дескать, сообщу Машеньке, что её Лев загулял со шлюхой! А ведь и сообщит, Лёвушка! — Татьяна поделилась с астрологом неожиданно возникшим соображением. — В любом случае! Будешь ты плясать под её дудку или не будешь — всё равно сообщит! Из одной только бабской вредности! Которую любительницы совать нос в чужие дела благозвучно именуют «женской солидарностью»!
— Вообще-то — сомневаюсь… хотя… а впрочем, Танечка… мне уже, знаешь… может, оно и лучше… может, Мария задумается. — Рассеянно стал отвечать Лев Иванович, одновременно голосуя редким в этот поздний час автомобилям. — Нет… вряд ли… думать она, по-моему, уже разучилась… зачем?.. если устами отца Никодима «боженька» снабжает её готовыми истинами на все случаи жизни?.. молиться — другое дело… знаешь, Танечка… если Валентина действительно ей «сигнализирует», ух как Мария Сергеевна станет молиться о спасении твой души! Об избавлении её от адских мук!
— А о твоей — Лёвушка?
— А о моей она и без того постоянно молится! До того — что от её молитв не только чертям, но и ангелам уже стало тошно!
— А ты, Лёвушка, не боишься? Ведь такое ехидство — где-то на грани кощунства? И Там, на Верху, это, знаешь ли, может не понравиться?
— Ну да — если мыслить Бога по первобытному: как не терпящего ни малейшей критики, упивающегося грубой лестью, мнительного и жестокого деспота — от чего, к сожалению, за две тысячи лет так и не смогли отказаться все основные христианские церкви — тогда, разумеется! В лапы возглавляемого Люцифером, инфернального, так сказать, КГБ… погоди, Танечка!