Луна в Водолее

Естественно, сначала явились мысли о Марии Сергеевне, о горе, которое, ради молодой артистки бросив стареющую жену, он ей доставит, затем — ещё более неприятные! — о своём злосчастном прогнозе и наконец, уже из самой глубины, особенно для него мучительные: о зависти к погибшему другу. Чего уж! В среду, обвинив Льва Ивановича в зависти к Алексею Гневицкому, Валентина попала в точку! Разумеется, ни смерти — Боже избави! — ни даже сколько-нибудь серьёзных неприятностей Окаёмов никогда не желал своему другу: и тем не менее — отчаянно ему завидовал! Нет, не уму Алексея, и уж тем более не красоте, не эфемерным успехам у женщин — здесь Валечка судила элементарно по-бабски — а только художественному таланту. И, разумеется, связанному с талантом призванию. Сам увлекающийся чем угодно и ни в чём, к сожалению, не доходящий до сути, Лев Иванович порой чувствовал себя пустоцветом — которому суждено опасть, не оставив после себя ни плода, ни семечка. Да, лёгкий характер Окаёмова, как правило, не позволял подобным колючим мыслям слишком уж глубоко уязвлять его ранимую душу — и всё-таки… временами…

11

Утром артистка проснулась раньше астролога, и когда в одиннадцатом часу Окаёмов соизволил открыть глаза, то с разочарованием обнаружил себя лежащим в одиночестве на пустой кровати, а также — разумеется, уже без разочарования — услышал доносящийся из кухни Танечкин голос, негромко напевавший какую-то бодрую мелодию. Льву Ивановичу даже показалось, что он разбирает нечто вроде «вставайте, граф, рассвет уже полощется», но женский голос мурлыкал тихо, на грани слышимости, и эти слова являлись скорее порождением фантазии астролога, чем реально напеваемыми артисткой.

За завтраком и Окаёмов, и Татьяна продолжали чувствовать странную, овладевшую ими вчера, неловкость: будто в их, казалось бы, защищённых от ханжества душах пробудился опоэтизированный христианством трагический разрыв между физическим и духовным. Впрочем, возможно, эта обоюдная стеснительность коренилась отнюдь не в заветных глубинах «коллективного бессознательного», а располагалась гораздо ближе к поверхности: Татьяна боялась, что её чувство к астрологу останется безответным, Лев Иванович — разгорающейся на склоне лет любви к молодой женщине: дескать, седина в бороду?..

Правда, со стороны подобная стеснительность могла выглядеть достаточно смешной: потрёпанный жизнью, немолодой мужик и имевшая множество любовников тридцатипятилетняя артистка — какого, спрашивается, чёрта? Им — будто семиклассникам! — потребовалось друг перед другом ломать комедию? Нелогично? Нелепо? Да! Но кто же не знает, что в любви нет и не может быть никакой логики? И это, наверное, хорошо…

Впрочем, уже к середине завтрака и Лев Иванович, и Татьяна Негода смогли преодолеть поразившую их застенчивость — разговор между ними вновь сделался увлекательным и непринуждённым, однако… до определённой черты! Запретами, как флажками, огородившей область «высоких чувств». А посему, позавтракав, оба захотели уединиться — до вечера, до того, как интуиция наконец-то разрешит Татьяне заговорить о её любви, а Лев Иванович справится со своими комплексами «стареющего мужчины».

Нет, доведись им, ни астролог, ни артистка не сформулировали бы словесно эти полуосознанные полубессознательные чувства и желания — однако потребность в уединении каждый из любовников испытывал безотносительно к её мотивам, и вопрос состоял только в том, кто первый найдёт более-менее благовидный предлог. Первым его нашёл Лев Иванович: поблагодарив Татьяну за завтрак, он, будто бы невзначай, спросил, не знает ли артистка как добраться до Новоиерусалимской улицы.

— Лёвушка, ты что? К историку, значит — да? Прямо сейчас собрался?

— С твоего позволения, Танечка. Обещал, понимаешь, Павлу… а если не сегодня, не завтра, то — вряд ли… в понедельник надо идти в милицию, а в выходные — самое то. Ты, кстати, как? Может — вместе? Ну, этому — Илье Благовестову — нанесём визит?

— А меня, Лёвушка, никто к нашему «засекреченному» мистику не приглашал. И отрывать его от «высоких дум»… конечно, ехидничаю! А если без шуток… разве что — за компанию… если бы ещё увидеться с одним Ильёй… но ведь к нему, минуя Петра и Павла, не попадёшь… нет, Лёвушка! Ты лучше — сам! А мне — правда! — надо немножечко отдохнуть. А то за вчерашнюю Нору мне Подзаборников задал такую головомойку… и главное — поделом! Нет, Лёвушка… к этим деятелям — давай без меня? Ладно?

Главным на данный момент было для Танечки желание в одиночестве поразмыслить о своей любви — так сказать, не имея перед глазами её объекта. И, отвечая Окаёмову, женщина ему соврала только наполовину: вопреки её утверждению, встретиться с Ильёй Благовестовым артистке было бы любопытно — однако вспыхнувшая любовь к астрологу требовала определённой жертвы, коей и явилась пресловутая «женская любознательность»: чёрт с ним — с нашим доморощенным мистиком! Материализовавшийся седобородый принц — и никого кроме! Всё остальное — менее, чем ничто!