Луна в Водолее

Короче: Бог — как Самосознание Вселенной — организовал эту Вселенную (и Себя) таким образом («ввёл» такие мировые константы), чтобы оказалось возможным существование сложных органических молекул: следовательно — жизни, следовательно (в конце концов!) другого сознания. Судьёй которого Он не может быть в принципе: ибо «первородный» грех — «грех» создания условий для появления чувствующих (страдающих!), а особенно мыслящих (осознающих эти страдания!) существ лежит именно на Боге. И единственным оправданием длящихся на Земле вот уже четыре миллиарда лет непрерывных мук и страданий для Него является только то, что без альтернативного сознания Он не мог обойтись категорически, так сказать, в силу Своего внутреннего устройства. Да ещё, по мнению Петра, то, что все эти четыре миллиарда лет Бог и Сам бесконечно страдает: в каждой молекуле ДНК, в каждой живой клетке, в каждой амёбе, медузе, бабочке, в каждом черве, пауке, динозавре, тигре — не говоря уже о человеке! О, как бы Он хотел всем нам помочь, но… чем больше Его вмешательство, тем зависимее оказывается рождающееся в этих (увы, неизбежных) муках сознание! И только, когда, выполнив земное (жизненное) предназначение, организм умирает, Бог ему может помочь. Хотя бы — утешить. Как? Это опять-таки безграничный простор для самых безответственных спекуляций. А его, Петра, — как учёного — больше интересует, может ли его Бог встраиваться в современную научную картину мира? Как, например, Иегова был встроен в эмпирико-мифологическую картину мира древних евреев?

Далее у Петра Семёновича шла уже совершенная заумь: о квазистационарной модели вселенной, когда те 10–15 миллиардов лет, которые мы интерпретируем как время её существования, в действительности являются ВСЕМ её временем — точно так же, как сколько-то граммов вещества и кубических сантиметров объёма являются всем её веществом и всем пространством. Постоянно — на микро и мегауровнях — «перетекая» друг в друга, что для выделенного наблюдателя будто бы и создаёт эффект расширяющейся вселенной.

Вообще-то, Лев Иванович очень даже интересовался современными космологическими теориями, однако — на популярном уровне. И когда Пётр, заговорив о «девятеричном принципе», в пределе сводящимся к логической формуле «всё и существующее и несуществующее и существует и не существует», стал разворачивать этот принцип, выделяя, так сказать, подмножества «всё существующее существует», «всё и существующее и несуществующее существует», «всё несуществующее существует» и так далее, и, главное, использовал для обоснования своего бреда совершенно недоступный инженерному образованию Окаёмова логико-математический аппарат, астролог понял, почему Танечка Негода говорила о Петре Семёновиче, как о блаженненьком, который хочет Бога «загнать в компьютер». Уж если ему — инженеру! — было почти невозможно уследить за мыслями математика, то каково артистке?

Воспоминания о диковинных — бредовых или гениальных? — идеях Петра оказались для Окаёмова прекрасным транквилизатором: астролог почувствовал, что если он поймёт, каким именно образом, опираясь на свои экстравагантные постулаты, Кочергин выводил, примерно, восьмидесяти пяти процентную вероятность существования Бога, то обязательно заснёт. Однако, кроме того, что Бог бесконечно нас любящий и бесконечно страдающий — ибо помогать нам в этой жизни, облегчая муки формирующегося альтернативного сознания, может лишь в самой малой степени — Папа, Лев Иванович почти ничего не вспомнил.

(Другое дело — в той жизни, где у Него «обителей много», и где каждого из нас Он примет с огромной радостью. То есть — то, что нам открыл Христос, чего почти не поняли Его непосредственные ученики и что, обожествив земные власти, полностью извратил апостол Павел.)

Правда, по поводу этой идиллии астрологу вспомнился ядовитый комментарий Павла Малькова (дескать, на земле жил амёбой — попадёшь в рай амёб, тигром — в рай тигров, убийцей, грабителем, палачом, насильником — для каждого найдётся соответствующий рай!), а далее веки у Льва Ивановича стали слипаться, тусклая лампочка под потолком обернулась звездой Фомальгаут, помогающая астрологу душа Алексея Гневицкого обрела на миг зримые очертания, затем всё смешалось, погасло, и пятидесятилетний мужчина уснул на тюремных нарах сном накормленного младенца на руках у матери.

Лев Иванович спал, а в это время его глазами Бог смотрел на Себя. Познавая Себя и оценивая. Глазами Человека. Его, пока ещё очень несовершенным, земным умом. Другим — не Своим — умом.

* * *

В воскресенье, проснувшись около девяти часов утра, Валентина Андреевна Пахарева почувствовала, что «Распятие» должно быть возвращено в Алексееву мастерскую — квартира Его не вмещает. Только мастерская — там, где оно было создано — могла вместить скромную, вырезанную из ствола старой липы, полутораметровую скульптуру.