Луна в Водолее

Поблагодарив артистку, бродяга заверил, что само собой, что на помин души Алексея он выпьет не только здесь и сейчас, но и позже, вечером с Васькой и Фёдором они Алексея обязательно помянут, как следует. Украдут, если надо, но помянут по высшему разряду.

Окаёмов, дабы не потворствовать греху, протянул ловкому попрошайке сотенную купюру — мол, желательно без криминала — и, взяв под руку Татьяну Негоду, решительно направился к подъезду: нет, похоже, на ближайшие два-три часа ему придётся взять в свои руки бразды правления — иначе уже намечающаяся бестолковщина грозит перерасти в совершенный хаос.

На кухне алексеевой квартиры — а входную дверь Татьяна намеренно не заперла, и вошли они очень тихо, не потревожив спящую в большой проходной комнате Валентину — женщина достала из холодильника водку, солёные огурцы и, видимо, заранее приготовленные с изрядным запасом бутерброды. Окаёмов, мысленно похвалив себя за решение перехватить инициативу, переиначил известную шутку Жванецкого, сказав, что в любых количествах алкоголь не вреден лишь малыми дозами и (по праву друга) достал из буфета крохотные («гомеопатические») рюмочки. (Дескать, нам, Танечка, следует поостеречься, день-то впереди намечается — ого!) Слегка смущённая этим, как ей показалось, упрекающим окаёмовским жестом, артистка сочла нужным оправдаться — то ли в его глазах, то ли сама перед собой:

— Простите, Лев Иванович, действительно… с водкой мне следует быть поосторожнее. Это, знаете, после гибели Алексея… какой-то сплошной кошмар… конечно, не только у меня — у всех, кто хоть немного знал Лёшеньку… не говоря уже о Валентине…

— Мне, Танечка, — тоже. И, наверно, поболее твоего. Как говорится, не стоит злоупотреблять алкоголем. Так что из этих рюмок, — астролог бережно повертел между большим и указательным пальцами хрупкую хрустальную штучку, — думаю, самое — то. И, знаешь, большая просьба: крепкого кофе, Танечка, не организуешь — а?

— Конечно, Лев Иванович, мигом. Вам растворимого или намолоть? Ой, действительно — голова ни к чёрту! У нас же есть настоящий «арабика» — сейчас намелю!

— Если не трудно. А вообще, Танечка, после той жуткой бурды, которой меня угостили в вокзальном буфете, даже растворимый — запросто может показаться нектаром. Или амброзией: Ну, что там на Олимпе пили эти греческие бездельники? Хотя свеженамолотый — это, да! Свеженамолотый кофей — вещь!

Из-за опасения разбудить Валентину разговор вёлся вполголоса: что, с одной стороны, несколько сковывало, лишая речь значительной доли её выразительности, а с другой — позволяло касаться достаточно щекотливых тем, не испытывая особой неловкости: в частности, из Татьяниных откровений Окаёмову удалось узнать, что ревновала Валентина совершенно напрасно.

(Разумеется, в отношении своих многочисленных поклонниц Алексей был далеко небезгрешен. Но вы же, Лев Иванович, наверно, знаете: женщинам он лишь позволял любить себя? Эдак — снисходительно, небрежно, чуть свысока. Что, по правде, многих — в том числе и её саму! — жутко бесило. Но и притягивало — чего уж скрывать! Именно эти его небрежность и снисходительность неотразимо притягивали женские сердечки! И если бы Алексей по-настоящему не любил только одну живопись, то запросто мог бы стать великореченским Казановой! К сожалению, живопись владела им безраздельно… Ну, может быть, с небольшим исключением: самую чуточку — Валентина. И как это ей удалось — невероятно?! Красивая? Как сказать… Моложе на восемь лет? Экая невидаль! Да около Алексея девчонки вертелись — которые вообще! Были моложе его лет на тридцать! Да лично она: и то — на шестнадцать! А Алексей, тем не менее… и т. д., и т. п. — минут на пятнадцать, двадцать.)

Ничего нового, кроме того, что сама Татьяна Негода была отчаянно и безответно влюблена в Алексея — несколько интимных свиданий не в счёт — эти горькие излияния Окаёмову не сказали. Ещё в студенческую пору иные из сокурсниц подозревали потомка шляхтичей в куда более интересных грехах, чем эмоциональная холодность в отношении человеческих дочерей.

(Вообще-то — не холодность. Вообще-то — отстранённость. Дистанция — всегда отделявшая Алексея даже от самых близких ему людей. За редчайшими исключениями — к которым принадлежали Окаёмов и, может быть, Валентина. И это притом, что внешне Алексей очень легко сходился с кем угодно: от чопорной гранд-секретарши из мэрии, до подзаборного пьянчужки — вот что вводило в заблуждение, злило до бешенства, но и неотразимо притягивало прелестных охотниц на Алексеевы «руку и сердце». И что, рассказывая Окаёмову о своей безответной любви, вновь и вновь переживала Татьяна Негода — на маленькой кухне квартиры Гневицкого, в нескольких шагах от сражённой несчастьем Валентины Андреевны, за четыре часа до похорон объекта её безответной страсти.)