Луна в Водолее

И Валечка плакала. Минуту, две, три, пять, десять, пятнадцать — вечность! Во всяком случае, Окаёмову, плохо переносящему женские слёзы, начинало так казаться. Хотя… обыкновенно — плохо переносящему… однако — в данный момент… справившись с тревожной растерянностью, охватывающей его в подобных случаях, астролог понял, что в настоящее время он отнюдь не раздражён Валентиниными слезами. И вечность, начавшаяся за пределами пятнадцати минут, его нисколько не тяготит. Напротив! Чем дольше Валентина Андреевна будет плакать — тем скорее обретёт равновесие пошатнувшийся мир. Так сказать, вернётся на круги своя. И?..

…когда Валечка Пахарева выплачется и более-менее придёт в себя… вспомнит она тогда или не вспомнит свои кошмарные обвинения?.. а если вспомнит — то?.. смутиться?.. расстроится?.. сделает вид, что забыла — придав невинное выражение своим, навыкате, «рачьим» очам?.. или?.. да, не в себе, да, убита горем — но! Ведь что-то наклонило в определённую сторону её воспалённый ум? Что? И потом… да, будто бы приходит в себя, да, кажется, для женщины есть надежда избежать серьёзного душевного расстройства, но… ведь никакой гарантии, что, выплакавшись, Валентина вновь не впадёт в своё прежнее сумеречное состояние?

Рыдания постепенно стихали, слабела колотящая Валентину дрожь, Окаёмов, отказавшись от бесплодных попыток спрогнозировать ближайшее будущее, в три тонконогих рюмки плеснул понемногу водки — жестом, словно бы говорящим: пусть о будущем заботится тот, кто властен над ним, а мы, пленённые временем, поможем будущему тем, что позаботимся о настоящем.

И когда Валентина Андреевна наконец-то выплакалась и платочком, заботливо протянутым ей артисткой, промокнула залитое слезами лицо, то Окаёмов, как ни в чём не бывало, перед ней и перед Татьяной поставил по рюмке, сам взял третью и обратился к Валентине:

— Знаю, Валечка. Действительно — сволочи! А ты уверена?.. нет! Погоди! Сначала — за Алексея! — Сам себя оборвал астролог и, поднеся рюмку к губам, выпил её одним (да и то некрупным) глотком. — Царствие Небесное. Рабу, как говорится, Божию. Твоему Алексею. Нашему Алексею, — глянув на не спеша пьющую Татьяну, поправился Окаёмов. — Конечно, Валечка, тебе тяжелее всех, но ведь и мы… все, его близко знавшие. Все ведь потрясены ужасно… как громом… когда мне в Москву позвонила Таня — поверишь ли? — будто обухом по голове!

Валентина выпила из своей рюмки и, поставив её на стол, посмотрела на Окаёмова сосредоточенным, слегка отстранённым, но уже ясным взглядом — да, страдальческим, умоляющим о сочувствии, но не тем, испугавшим астролога, с которым она появилась на кухне. (Будто бы ничего не видящим и одновременно категорически — «по сумасшедшему»! — обвиняющим.)

И, встретив этот осмысленный взгляд, Лев Иванович за малым не совершил большую — для психолога непростительную! — ошибку: едва тут же не передал женщине имеющиеся у него деньги — причём, не одну тысячу долларов, а обе. Левая рука уже потянулась в брючный карман за бумажником, когда, спохватившись, астролог остановил её на полпути: «Ты, Окаёмов, что?! Заразился от Валентины её душевным расстройством? Вовсе уже ничего не соображаешь? Как какой-нибудь, ошалевший от легко уворованных миллионов, «предприниматель» из «новых русских»? Предложишь сейчас Валентине доллары — а она? Думаешь, растает от благодарности? Как бы не так! Да в её состоянии — где гарантия, что она опять не «слетит с катушек»? Не вернётся к своим болезненным фантазиям? Не скажет тебе — идиоту! — что, дьявольской астрологией погубив Алексея, ты теперь хочешь откупиться от возмездия сатанинскими долларами? «Зелёной грязью» заткнув ей рот, мечтаешь избегнуть небесной кары?»

Так всё бы случилось, достань Окаёмов деньги, или не так — не суть. Главное — Лев Иванович понял: с Валентининой психикой сейчас необходимо обращаться бережнее, чем вот с этой, зажатой в правой руке, хрустальной рюмкой — никакой поспешности, никаких неуклюжих движений, не то (не дай Бог!) хрусть… и? Психиатрическая больница? Суицид? Во всяком случае — ничего хорошего…

Поняв, что ему делать не следует и задумавшись над тем, что же всё-таки следует, ни до чего положительного Лев Иванович додуматься не успел — раздался звонок. Татьяна Негода вышла из кухни и вернулась в сопровождении двух, Окаёмову неизвестных, женщин, которых представила как Свету и Наташу. Поздоровавшись с ними, астролог поднялся из-за стола, достал из буфета ещё две рюмки, наполнил их — а заодно валентинину, татьянину и свою — традиционным в России поминальным напитком и, на этот раз молча, выпил. Все — и, главное, Валентина! — последовали его примеру: слав Богу, кризис миновал — можно надеяться, женщина обойдётся без психиатра.

Выпив, Лев Иванович взглянул на часы — начало двенадцатого — и ещё более приободрился: вот-вот начнётся обычная на похоронах суета, которая наверняка отвлечёт Валентину от её чёрных мыслей.

4