Луна Верховного 2

– Мне показалось, что он сожалеет о том, что произошло. Винит себя и хотел бы, чтобы все произошло иначе.

– Сожалеет? Серьезно? Да я буду самой счастливой волчицей, зная, что он испытывал хотя бы десятую долю страданий, которые выпали мне!

Вот теперь мне становится искренне обидно за Рамона. Потому что я чувствовала, что испытывает мой истинный. Как он относится к нашей дочери. Уверена, малыша Сиенны он тоже любил.

– Послушай, но он тоже страдал из-за ребенка. Это был его ребенок. И в отличие от тебя, ему больше нельзя было иметь детей.

– Что-то это его не остановило.

В ней когда-нибудь закончится яд? Или это бесконечный запас?

– Это случайность. Тем не менее Рамон взял ответственность за дочь. Он ее любит.

– А тебя он любил? – неожиданно спрашивает Сиенна, подперев подбородок кулаком. – Мы все про детей говорим, но не про тебя.

– Да, – отвечаю, не задумываясь и глядя ей в глаза. – Рамон не говорил мне этих слов, но говорил другие. И речь не только про слова: он много всего для меня сделал. Из-за меня он пошел против собственных правил.

– Рамон любил нарушать правила. С юных лет. Это ничего не доказывает.

Новые жалящие слова заставляют меня хмуриться.

– Ты говоришь, что по-прежнему любишь его, что хочешь почтить его память. Но при этом поливаешь его память грязью. Почему?

Сиенна сжимает губы в тонкую линию: видно, что она многое хочет сказать или сделать. Но ее ответ звучит холодно:

– Потому что он умер, а у меня до сих пор не получается его простить. За нашего ребенка. За наш неслучившийся союз. За то, что разрушил мою жизнь. – Она кривится: – Пафосно, но как есть.

А у меня от нахмуривания, кажется, скоро между бровей морщина появится.

– По-моему, ты утрируешь, Сиенна. У тебя прекрасная жизнь. Муж. Дети. И красота и мозги тоже с тобой.

– Красота, говоришь? – выдыхает волчица, закусываю губу так, что она белеет. – Что тогда ты скажешь на это?

Он оттягивает ворот водолазки так сильно, будто собирается разорвать ее на себе. Но эта мысль в следующее мгновение от меня ускользает, потому что я вижу, что Сиенна выбирает одежду под горло не просто так. Она прикрывает жуткий, уродливый, рваный рубец, будто рассекающий шею от края до края.

Этот шрам настолько страшный, что я не нахожу слов. Вся моя выдержка уходит на то, чтобы оставаться спокойной: не показать ни отвращения, ни тем более жалости. Возможно, первого Сиенна и ждет, иначе не устроила бы мне такое шоу, а вот второго никогда не простит. Слишком гордая она, чтобы позволять кому-то себя жалеть. А у меня едва получается сглотнуть горький ком в горле, ком сожаления и злости на того, кто это сделал. Потому что я знаю, каково это: месяцами прятать шрамы, пока они не сойдут, не рассосутся, благодаря регенерации вервольфов.

Если этой отметина на ее коже настолько давно, то почему он не проходит?

– Этому шраму больше десяти лет? Почему он не рассосался?

У меня получается сбить Сиенну с толку: очевидно, я реагирую не так, как она привыкла. Не падаю в обморок, не спешу утешать или убеждать ее, что ничего страшного. Это самая тупая фраза на свете, особенно, когда человек признается, что ему больно. А слышит в ответ: «Ничего страшного!» Тот, кто первым ее придумал, умом не отличался, но другие повторяют. Я понимала, что это страшно. Страшно каждое утро и каждый вечер смотреть на себя в зеркало и видеть не просто пару лишних килограмм, а отметину, напоминающую о том, что однажды ты потеряла все.

Сиенна сжимает-разжимает пальцы на водолазке, словно раздумывая: спрятать шрам или «пугать» меня дальше. Но потом все же поправляет ткань, приглаживает ее ладонями, слегка подрагивающими, выдающими бурю чувств внутри, которые она всеми силами пытается скрыть. Если бы еще их получилось прикрыть так же легко, как отметину плотной тканью! Для нее это непросто, для нее это эмоциональный стриптиз, обнажение перед другой женщиной.

– Это подарок безликих. Знаешь таких?

Я молча киваю, и она продолжает:

– У меня, как у любой волчицы, хорошая регенерация, поэтому они это предусмотрели и смазали клинок ядом осиной гарги.

Мои глаза широко распахнулись:

– Ядовитой змеи?

– Их любимое оружие, – горько усмехнулась Сиенна. – Фирменный знак. Позволяет замедлить регенерацию до человеческой. Мне перерезали горло, повредили связки… много всего повредили, я даже есть не могла, как все. Я должна была подохнуть, но каким-то чудом выжила. Лишилась ребенка и голоса. После долгих изнуряющих тренировок заговорить получилось, выносить и родить тоже. Но забыть весь этот кошмар…

Она осекается, разжимает кулаки, но все равно смотрит на меня с вызовом.

Что ж, откровенность за откровенность!

– Мой бывший муж очень любил «острые» игры и пользовался тем, что, в отличие от человеческих игрушек, меня можно было ломать долго. Такие любовные игры. Хорошо, что он не знал об этом яде, иначе бы оставил следы не только на моей душе, но и на моем теле. Чтобы я о нем вспоминала. Проблема в том, что я и так о нем помню. О нем и о жизни рядом с ним. Это как твой шрам, его не видно другим, не станет видно, даже если я выйду на улицу голышом.