Луна за моей дверью

Когда Сидони и Яро выходят в коридор, Алистера нигде не видно. Яро предполагает, что он ушел вперед, и по дороге до кабинета рассказывает Сидони о жизни затворника, которую вел Алистер.

— Вот бедняга, это должно быть ужасно, — откликается Сидони. — Расти в четырех стенах — тут у любого поедет крыша! Ты должен предупредить социальных работников, не сможешь же ты вечно о нем заботиться.

— Не могу. Из-за его матери.

— Она не умерла?

— Умерла, но он убрал ее в бельевой ящик дивана.

Сидони замирает и взмахом руки останавливает Яро.

— Ты что, с ума сошел? Ты живешь с этим парнем в квартире, где лежит тело его матери? Это бесчеловечно.

— Нет, напротив, в этом-то и проблема — это как раз человечнее некуда.

— Ты не можешь просто оставить все как есть, Яро. Почему он оставил ее в доме? Чтобы получать пенсию?

— Все не так просто.

— Так объясни мне.

Яро кривит лицо, не зная, стоит ли говорить. Сидони ни капли не изменилась, и по ее серьезному лицу и властному тону он прекрасно понимает, что она в корне не согласна со сложившейся ситуацией.

— Хотя от того, объяснишь ты мне это или нет, ничего не изменится, — продолжает Сидони. — Я и сейчас могу тебе сказать, какие выводы сделает любой судья, если тебя найдут у него. Мошенничество в сфере страхования. А если Алистера еще и признают «совершеннолетним недееспособным гражданином» под опекой, то на тебя повесят злоупотребление доверием. Это может очень дорого обойтись — не видать тебе документов, само собой, да и не только. Тут речь пойдет уже о тюрьме.

— Знаю, знаю. Но это же он. Он… он…

— Странный?

— Не только, он еще… Не знаю, как объяснить. Слишком человечный, понимаешь? Если я махну на него рукой, произойдет все то, о чем ты говоришь: суд, опека, никакого дохода. Знаешь, где он окажется?

Сидони вздыхает, соглашаясь.

— На улице. Но это не повод. Нельзя помочь всем.

— И это говоришь ты? — отвечает Яро. — Неужто небо на землю рухнуло?

Они проходят по коридору до конца, и Сидони открывает дверь.

Алистер с маркером в руке стоит перед белой доской. Почти всю ее поверхность он покрыл знаками и вычислениями. Судя по всему, он не слышал, как они вошли, потому что порхание его маркера не остановилось ни на секунду. Дойдя до нижнего края доски, он продолжает писать на стене.

— Эй, чувак! — вмешивается Яро. — Писать на стенах — это не дело, весь интерьер испоганишь!

Невозмутимый Алистер и не думает останавливаться. Пока Сидони пробегает строчки глазами, ее лицо меняется, глаза начинают сверкать, челюсти сжимаются. Она бросается к Алистеру и принимается освобождать место, срывая со стен репродукции дешевых полотен и один оригинал Уртре, на который раскошелилась. Алистер по-прежнему не останавливается. Она следит за его рукой, пока он пишет, выводя числа и символы.

— А черновиками не хотите воспользоваться? — спрашивает Яро.

Ни Сидони, ни Алистер ему не отвечают. Если бы он не знал, что это невозможно, он бы решил, что они общаются телепатически.

— Оставлю-ка я вас. У вас тут, по ходу, трип, не стану вас обламывать. А если вы вдруг озаботитесь тем, куда я подевался, имейте в виду, что я пошел к автомату с напитками. Хотите чего-нибудь? Кофе? Горячий шоколад? Томатный суп?

Но и в этот раз на его слова никто не реагирует, как, впрочем, и на его уход.

Когда он возвращается минут пятнадцать спустя, в кабинете царит другая атмосфера. Алистер стоит посреди комнаты и раскачивается. Сидони, взяв стул от круглого столика, сидит лицом к исписанной стене. Упершись локтями в колени и опустив голову на переплетенные пальцы, она молча всматривается в расчеты. В кабинете висит странная тишина.

— Все нормально? — спрашивает Яро.

Сидони оборачивается к нему.

— Твой друг — гений.

— Десять минут назад ты думала, что он сумасшедший.

— Нет, он не сумасшедший. Он гений масштабов Эйнштейна, если не круче. Гребаный гений.

Яро впервые слышит от Сидони ругательство. И этим все сказано.

7

Алистер

Иногда, чтобы решить трудную задачу, нужно просто посмотреть на нее под другим углом, отойти в сторону, сменить точку зрения. Вот что такое математика. Река, в которую можно соскользнуть и дать себя увлечь, наслаждаясь ее мерцающей красотой, силой течения. Река, к прохладному истоку которой можно припасть. Эйнштейн создал теорию относительности, когда перестал стучаться в закрытую дверь, пытаясь уместить пространство и время в одном измерении. Математика — это возможность на краткий миг побыть Эйнштейном, и вот почему мне так нужно ее рисовать. Всю ее красоту нельзя описать словами.

Трудности начинаются, когда отказываешься отпускать ситуацию.

Сидони не хотела отпускать контроль. Мама тоже не может существовать в неопределенности. Но другого способа найти решение интуитивно не существует.

Я чувствую усталость.

Сидони отвечает Яро, не отводя глаз от доски. Она даже забывает моргать, а это вредно для здоровья. Она встает передо мной, и мне приходится немного уменьшить амплитуду раскачиваний.