Лунатики

Хотя данное различие предвосхищали уже греческие атомисты, впервые в современную эпоху оно представлено столь связно и является первой формулировкой механистического взгляда на вселенную. Тем не менее, от большинства XVII-вековых читателей Il Saggiatore значение данного момента ускользнуло. Галилея они видели только лишь в роли тореадора, и царило всеобщее согласие в том плане, что бессознательного отца Грасси следовало бы стащить с арены.

Грасси был выдающимся ученым – иезуитом, вовсе не тем глупцом, которым хотел изобразить его Галилей. Он выполнил чертежи собора святого Игнатия в Риме и даже спроектировал подводное судно, используя намеки Леонардо дп Винчи. Так что после подобного отношения к Грасси, наравне с совершенно не спровоцированными нападками на Шайнера, Галилей обрел непримиримых врагов в лицах двух влиятельных членов ордена иезуитов. Третьим иезуитом, которого Галилей атаковал без какой-либо необходимости (причем, по вопросу, касающемуся военной инженерии!), был отец Фиренцуола, который возвел укрепления Замка святого Ангела. Через двадцать пять лет Фиренцуола был генеральным комиссаром инквизиции в процессе Галилея. В результате всего этого иезуиты все вместе выступили против Галилея. Отец Гринбергер, который заменил Клавиуса на посту Римского Коллегиума, впоследствии написал, что "если бы Галилей не навлек на себя враждебность ордена, он мог бы без каких-либо помех писать о движении Земли до конца дней своих" (Сантильяна, стр. 233).

Конфронтация со сторонниками взглядов Аристотеля была неизбежной. Конфронтация с иезуитами – совершенно нет. Таким образом я вовсе не собираюсь оправдывать мстительность, с которой Грасси и Шайнер отреагировали, когда их на это спровоцировали, ни достойный осуждения способ, каким орден проявлял свой esprit de corps (честь мундира). Моя задача сейчас констатировать то, что отношение Римского Коллегиума и вообще иезуитов из приязненного изменилось во враждебное вовсе не потому, что Галилей признавал коперниканство, но по причине его личных нападок на крупнейших авторитетов в ордене.

Другие крупные ученые, включая Ньютона, вступали в ярые полемики. Только они были вторичными по отношению к их основной работе, они представляли собой мелкие стычки по отношению к сильно укрепленной крепости. Трагедией самого Галилея было то, что две свои важнейшие работы он опубликовал только лишь после семидесяти лет. До того его научное наследие состояло из брошюр, трактатов и рукописей, ходящих в копиях, равно как и устных убеждений – все они были (за исключением Siderius nuncius) полемическими, агрессивными, ироничными, нафаршированными аргументами ad hominem (чисто человеческими). В этих стычках он провел большую часть жизни. До самого конца у него не было крепости в форме могучего и солидного opus magnum, в которой он мог бы укрыться. Новая концепция науки и философии, которой мир благодарен ему, заключена во фрагментах, разбросанных среди полемических моментов из Писем о солнечных пятнах или Il Saggiatore – скрытых между клубками колючей проволоки, точно так же, как законы Кеплера были скрыты в его гармонических лабиринтах.

3. Опасная лесть

Когда Галилей писал Il Saggiatore, умер его верный покровитель Косма II, и грозная герцогиня Кристина стала регентшей. В том же самом году умер Баллармино, который удерживал враждебные намерения иезуитов против ученого. А на другую чашку пробирных весов судьба бросила совершенно неожиданного и могучего союзника: Маффео Барберины в 1623 году стал Римским Папой – аккурат в тот момент, когда Галилей успел посвятить ему Il Saggiatore.