Лунатики

Маффео Барберини был персонажем несколько анахроничным: римским папой эпохи Возрождения, перенесенным на почву Тридцатилетней войны; гуманистом, который переводил фрагменты Библии гекзаметром, человеком циничным, тщеславным, жадным светской власти. Он вел заговоры с Густавом-Адольфом, протестантским еретиком, против Священной Римской Империи. Узнав о смерти кардинала Ришелье, он сказал: "Если Бог существует, то кардиналу Ришелье придется очень сильно оправдываться; если нет, тогда его можно поздравить с удавшейся жизнью". Барберини укрепил Завок св. Ангела, а пушки приказал отлить из бронзовых сводов Пантеона, что дало повод к комментарию: "Того, чего не сделали варвары", сотворил Барберини". Он учредил Propaganda Fidei (Учреждение по Распространению Веры – для миссионеров), построил Палаццо Барберини и был первым Римским Папой, который согласился, чтобы ему поставили памятник при жизни. Его тщеславие было воистину монументальным и бросалось в глаза даже в ту эпоху, которая не слишком ценило добродетель скромности. С его знаменитым утверждением, будто бы "он знает лучше, чем все кардиналы вместе взятые", могли сравниться лишь слова Галилея, что он сам открыл все новые явления на небе. Они оба считали себя сверхлюдьми, и их знакомство с самого начала опиралась на взаимной лести по отношению к друг другу – такого типа знакомства, как правило, кончаются весьма плохо.

В 1616 году Барберини воспротивился декрету Конгрегации и заступился за Галилея, чем впоследствии часто хвалился. В 1620 году он написал оду в честь Галилея, названную Adulatio Perniciosa, что можно перевести как №опасная лесть". Он даже осмелился почтить память Коперника – когда в 1624 году, уже будучи Папой римским, в ходе аудиенции, которую дал кардиналу Гогенцоллерну – он заметил, что "Церковь не осудила и никогда не осудит его доктрину как еретическую, а всего лишь несколько неразумную".

Когда Барберини уселся на папском троне как Урбан VIII, началось нечто вроде второго медового месяца между хранителем веры и наиболее выдающимся из итальянских представителей науки. Ренунчини, брат кардинала Дини, написал Галилею:

Могу поклясться, что ничто не обрадовало Его Святейшество так, как упоминание имени Вашей Милости. Я уже говорил о Тебе какое-то время, когда сказал ему, что у Тебя, достойный синьор, имеется горячее желание прибыть и поцеловать большой палец его ноги, если только Его Святейшество позволит, на что папа ответил, что это доставило бы ему громадное удовольствие, если только для Вашей Милости это не доставит неудобств, (…) великие люди как Ваша Милость должны ведь беречь себя, чтобы жить как можно дольше (цитируется по Геблеру, стр. 115).

Галилей болел, так что в Рим прибыл только весной следующего года. В течение шести недель он провел с Урбаном VIII шесть длительных аудиенций. Папа не жалел ему благодеяний – сыну Галилея назначил пенсию, ему самому подарил ценную картину, а так же приказал выбить в честь ученого золотую и серебряную медаль. Помимо того, он выдал ему превосходные рекомендации, адресованные новому великому герцогу, в которых прославлял добродетели и набожность "этого великого человека, слава которого сияет на небесах, а здесь, на земле, расходится широко и далеко".

Содержание этих шести аудиенций – это очередной предмет домыслов и споров. Со всей уверенностью было установлено лишь несколько вопросов. Во-первых, несмотря на уговоры Галилея, Урбан VIII отказался отозвать декрет от 1616 года. Во-вторых, из всех этих шести встреч Галилей вынес впечатление, что теперь-то он может писать все, что угодно в защиту коперниканства, при условии, что будет избегать богословских аргументов и говорить исключительно ex hipothesi. В-третьих, сам Урбан VIII дал понять, как разрешить трудности с аргументацией в пользу коперниканской системы, не делая выводы о ее истинности. Намеки эти выглядели следующим образом: даже если гипотеза в достаточной степени объясняет некие явления, это пока что не означает, будто бы она является истинной, ведь Господь всемогущ, так что эти явления он мог сотворить посредством таких методов, которые человеческий разум объять не способен. Этот намек Урбана VIII, которому он придавал большой вес, сыграл существенное значение в последующих событиях.