Лунная Моль и другие рассказы

Такова была яхта Эдвера Тисселя, но она не вызывала у него ни удовлетворения, ни гордости. Яхта обветшала. Ковры протерлись и потеряли ворс, резные ширмы покрылись щербинками, носовой чугунный фонарь проржавел. Семьдесят лет тому назад первый владелец, принимая яхту, оказал тем самым честь ее изготовителю и самому себе; сделка (процесс гораздо более многогранный, нежели просто вручение и получение) повысил престиж обеих сторон. Но то были дела давно минувших дней; теперь яхта не придавала никакого престижа. Эдвер Тиссель, проживший на Сирене всего лишь три месяца, сознавал ущерб, нанесенный его репутации, но никак не мог его возместить: ничего лучше этой старой яхты ему не предложили. Он сидел на корме, практикуясь в игре на ганге – напоминающем цитру инструменте чуть больше ладони длиной. В ста метрах поодаль спокойный прибой плескался у белого пляжа; дальше, на фоне темнеющей в небе зазубренной гряды холмов, начинались джунгли. В зените сиял дымчатый, словно прикрытый паутиной белый диск Мирейи; поверхность океана отливала обширными пятнами жемчужного блеска. Тиссель привык к этому пейзажу, но он ему не так наскучил, как ганга, струны которой он перебирал уже два часа, наигрывая сиренезские гаммы и аккорды, пробуя составлять простые гармонические последовательности. Наконец он отложил гангу и взял в руки зачинко – небольшой резонатор со множеством клавиш для пальцев правой руки. Нажатие клавиш пропускало воздух через щели с язычками, проделанные в самих клавишах, производя примерно такие же звуки, как у гармоники. Тиссель сыграл несколько быстрых гамм, не допуская почти никаких ошибок. Из шести инструментов, которыми стремился овладеть Тиссель, зачинко оказывал наименьшее сопротивление (за исключением, разумеется, химеркина – щелкающего, хлопающего, стучащего устройства из дерева и камня, применявшегося исключительно при общении с рабами).

Тиссель попрактиковался еще минут десять и опустил зачинко на скамью. С тех пор, как он прибыл на Сирену, Тиссель, когда не спал, посвящал каждую минуту обучению игре на инструментах – химеркине, ганге, зачинко, киве, страпане и гомапарде. Он уже умел исполнять гаммы из девятнадцати тонов в четырех ладах, бесчисленные аккорды, интервалы, невообразимые на околоземных планетах, трели, арпеджио, глиссандо, щелчковые форшлаги, приглушающие и усиливающие обертоны, вибрато и «волчьи подвывания», четвертитоновые понижения и повышения. Он упражнялся с упорным, беспощадным к себе прилежанием, и в этих занятиях первоначальное представление о музыке как об источнике удовольствия давно забылось. Глядя на шесть инструментов, Тиссель с трудом сдерживал желание вышвырнуть их в воды Титанического океана.

Поднявшись на ноги, он прошел через гостиную, через трапезный салон и по коридору мимо камбуза на носовую палубу. Нагнувшись над поручнем, он заглянул вниз – туда, где в подводной клети рабы, Тоби и Рекс, запрягали тягловых рыб; предстояла еженедельная поездка в Веер, находившийся в тринадцати километрах на севере. Рыба помоложе, побуждаемая игривостью или капризом, ныряла и увертывалась из рук. Когда ее черная морда вынырнула, расплескивая потоки воды, Тиссель взглянул прямо ей в глаза и почувствовал странное беспокойство: рыба не носила маску!

Тиссель растерянно рассмеялся, нащупав пальцами свою маску Лунной Моли. Без сомнения, он начинал приспосабливаться к Сирене! Если даже обнаженная рыбья морда вызвала у него шок, значит, ему удалось достигнуть существенного прогресса!

Рыбу наконец запрягли; Тоби и Рекс взобрались на палубу, их влажные красноватые тела блестели, промокшие черные матерчатые маски прилипли к лицам. Игнорируя присутствие Тисселя, они вытащили из воды и сложили секции клети, после чего подняли якорь. Тягловые рыбы напряглись, упряжь натянулась, жилая яхта поплыла на север.

Вернувшись на корму, Тиссель взял страпан – круглый резонатор диаметром сантиметров двадцать. От центрального колка к ободу тянулись сорок шесть струн; каждая заканчивалась колокольчиком или звонкой металлической пластинкой. Когда пальцы пощипывали отдельные струны, колокольчики звенели, пластинки мелодично позвякивали. Когда по струнам бренчали, быстро проводя по ним рукой, инструмент издавал дребезжащий звон. Опытный исполнитель умел извлекать из страпана приятно раздражающие слух выразительные диссонансы. Новичок, однако, редко добивался такого успеха, и результаты его стараний мало отличались от случайного шума. Из шести инструментов страпан оказался самым трудным для Тисселя, и он сосредоточенно занимался, перебирая струны на всем пути до Веера.