Лунная походка

Однако уже сразу у меня возникли затруднения. Энергичная, неуемная Лайла, всякий раз, как мы вечером собирались в запланированный рейд или экскурс, по пути заезжала со мной на своей машине в один из филиалов академии художеств, и вот уже в первый раз, когда я оказался в аудитории с учениками совершенно разных возрастов, от семнадцати до семидесяти, и только накнопил лист ватмана на мольберт и установил баночку туши и воды, как вошла она – в чем мать родила. Я почувствовал, как не у одного меня, а скорее всего у доброй половины мужчин континента озноб пробежал по коже, а жар, покрутясь где-то внизу живота, вышел проветриться в голову, настолько ее формы были – мало сказать – безупречны. В черных лаковых туфлях на высоком каблуке, она, встретившись со мной взглядом и опознав мое чувство растерянности и замешательства, я думаю, уже хотела резко выйти, чтоб натянуть хотя бы свои кружевные черные плавки… На ней оставалась золотая цепочка с шестиконечной звездой Давида, кольца, браслеты, серьги, и при этом совершенно невероятная, я не утверждаю что я спец, грудь. Мало того, что соски стояли торчком, так еще (уж если взялся, как говорится, то…), так вот, интимное место – что, я заметил, чрезвычайно редко бывает – плавной линией уходило в, не сказать чтобы уж слишком выдающиеся, ягодички, которые как бы в унисон начинали свой взлет!

Профессор расхохотался и, захлопав в ладоши, призвал аудиторию не терять времени, так как деньги тикали, и работать, работать! И они набросились на свои плоскости, стремясь их оживить, так чтоб дышать и не надышаться. Лайла, конечно, просекла, что профессор попросту пресек начавшуюся у мужского состава завихренность, и лица у вечерних маклеров, коммивояжеров, пенсионеров, домохозяек и просто девушек, любящих рисовать, просветлели. Один мужик раскатывал рулон ватмана, делал моментальный рисунок углем и закатывал дальше.

Мне платили девушки на лекциях по пять-десять долларов за рисунок, но с Лайлой всё, как бы это сказать… Садимся в машину, она смеется и, улыбаясь, глядит мне в лицо, перевирая понятные мне слова, разбавляя большой дозой иврита: – Ата (ты) бессовосный! – и снова хохочет, так что невозможно самому не заразиться и тоже не хохотать бог знает над чем: над невозможностью взять ее, зайти дальше партийной дружбы. Мы мчимся, разбрызгивая сверкающие от фонарей лужи, по ночной Хайфе. Поет что-то нежное и как нельзя к месту Пресли: лавми, лавми, лавми ду… И не хочется вспоминать про завтра. Мы заруливаем на стоянку, иду, халявщик, с ней в ресторан, она угощает.

– Феликс, привет! Как ты здесь?

– Работаю официантом.

– Садись, поговорим.

– Нам не положено, можно выйти, покурить.

– А я думал, ты сбежал в нейтральные воды в ластах, с маской и трубкой.

– Да это я так, фантазии, так сказать, и потом возраст все же не тот, вот немного пораньше бы я так и сделал. А сейчас – единственный выход, – он затянулся сигаретой и, выпуская дым из ноздрей: – Жаль, тут и поезда-то не ходят.

– Ну почему, ходит один, кажется.

– И тот за металлической сеткой.

Феликс, красавчик Феликс, олимпийский чемпион по фехтованию в Мельбурне, смотрит на меня изучающе:

– Хочу принять православие. Только это между нами, понял?

– Да. Вот видишь? – я показал в сторону Лайлы, сидящей за столиком.

– Ну ты что, Серж, наивный что ли? Впрочем, грех вмешиваться в интимные отношения. Я ничего не видел, не знаю.

– Спасибо, Феликс, я думаю, при случае нашим общим знакомым не следует передавать?

– Серж, за кого ты меня принимаешь?

– О чем ты так долго беседовал с ним? – безо всякого акцента, от волнения что ли, спрашивает меня Лайла, куря. Оказывается она курит, вот уж.

– Печки-лавочки…

– Ма зэ – печки-лавочки?

– Рош катан (маленькая голова, вместо – моя хата с краю), – не нашелся я. – Да и вообще, за Родину! – тут я встал со стаканом, поставленным на тыльную сторону ладони: – Ливриут! (типа прозит). Лайла пригубила рюмочку и, морщась, словно я пытался толкнуть штангу, посмотрела на стакан, убывший за один глоток.

– Браво! Браво! – зааплодировали с соседних столиков и потянулись руки, как за автографом. Им не понять… Феликс, проходя, коротко шепнул:

– Ты чё, сдурел!

– Успокойся.

Им не понять, что он жил на складе, собственно, там, где и работал, конфликт с женой.

– У меня, – говорил он при встрече, так мило улыбаясь, правда без переднего зуба, – жизненная катастрофа.

– Лайла, всё, поехали.

– А как же… лавми, лавми, лавми ду?…