Лунная походка

Святой источник в лесу неподалеку от дороги среди елей утоляет жажду паломников, которые прибывают в Меркушино на междугородном автобусе. Перед деревянным мостом все выходят, чтобы, минуя реку, уже на том берегу занять места. И белая свежевыстроенная церковь на месте обретения мощей святого праведного Симеона – словно чудо посреди доживающей последние времена, полуразрушенной, нищей деревни, где до войны жило полторы тысячи человек, а ныне и пятидесяти не наберется.

Сознавая всю свою сплошную, ну плюнуть некуда, грешность, ухватываешься за слова из Евангелия, где говорится, что на небесах нет большего праздника, чем плачевное раскаяние одного по-настоящему возопившего о своем падении грешника.

– Так-то оно так, – говорит отец Феофил, – а вот война, брань со своими мыслями никак не может обойтись без постоянной, неустанной, неусыпной мольбы о помощи Господа нашего Иисуса Христа…

И идут туда, кто как может, со всех окрестных и дальних весей больные, шатающиеся, едва стоящие на ногах от голода, в самых нелепых отрепьях, с самой невероятной судьбой люди, у которых все кончилось: терпенье, здоровье, сама жизнь, – осталась одна вера.

Он жил у нас на крыше, его звали Гештейн, в домике неясного предназначения, к тому же без окон. Не все люди искусства могут себя поставить. Например: на главной улице города, по которой снует деловой люд, издалека возвышался человек на бочке; в черном костюме и котелке, в белых перчатках и с белым, густо-густо загримированным лицом, он резко жестикулировал, как марионетка, и неожиданно замирал в причудливой позе мима, и снова судороги, конвульсии, стёб, попытки убежать прямо с бочки по воздуху, и стоп, замер, не дышит – хороший памятник всем клоунам, артистам, а также достигшим определенных высот в пожарно-прикладном искусстве. Ну что ж, порадовал ты меня, брат, получи на гамбургер, моя монета брякнула рядом с другой, и там уже еще были.

– А ты как здесь? – мы стукнулись головами. – Ани слиха, гверет. – Ани слиха, адони! (Я извиняюсь, госпожа. Я извиняюсь, господин). Она что-то пробормотала и показала на циферблат своих часов. Вот так всегда, в кои-то веки, может, мне позарез, оперативно нужно вспомнить, с какой стороны крыши театра имени Глинки стоит размашистый парень, а с какой юная, но очень-очень плотная его однокурсница по школе жизни… мне это жизненно важно – без этого я задыхаюсь, как космонавт, вышедший полюбоваться горой Олимп – 28 км – крупнейшая достопримечательность Солнечной системы, видимость прекрасная, елы-палы… но скафандр забыл! Ну надо же! И вот стучишь, понимаешь, в люк и орешь дурным голосом: – Вы чё там, г… объелись! – А оттуда: – Да погоди ты; Боря, где ключи? – Жора, а то я помню? – А атмосфера-то, только-только братья-американцы наладили доставку мегатонных кусков льда с колец Сатурна… Наташа обернулась, и уже из толпы мне навстречу полетела пачка «Fog», полетела ее улыбка, и она, приложив руку к уху, показала – позвони.

Я ее помню в роли Жизель, а сейчас она открыла свою частную школу, где девочки берут уроки балета. Мне, что ли, туда записаться? Я попытался сделать шпагат. Мим на бочке расхохотался, он трясся от смеха, держась за брюхо и содрогаясь им, точно оно на самом деле у него – фу ты ну ты – имелось в наличии. Пригоршни деловых, со справками о психической полноценности, портфолио, рассыпавшись на какой-то миг, точно лбом упертые в невидимую стену, замерли и в такт медленно и плавно шагающему по воздуху миму, как в замедленном кино, двинулись в обратную сторону, и пачка «Фог» улетела из моих рук к Наташе, мы извинились, стукнулись лбами, и я с недоумением увидел, как мои ноги, пятками назад, уводят меня от мима, замершего на своей бочке в белой манишке и манжетах. Он подмигнул мне, улыбнулся, оскалив с золотым напылением зубы, дернулся и неистово забарабанил каблуками, выделывая безупречную чечетку…

– Мертвые не потеют, – почему-то подумал я и, уже набрав номер Наташи, услышал долгие гудки. Должно быть, их светлость принимает ванну после трудопедодня, она учитель, у нее есть чему поучиться, например совершать с ходу три оборота враз, да, я ее попросил показать, как это выглядит, – пожалуйста, – ответила она и непринужденно трижды повернулась. – Ну знаешь ли!

– Алло, алло, кен (я вас слушаю), – проговорила она. Тогда, в ту пору-то я еще понимал. Тут в дверь затарабанили.

– Наташа.

– Да.

– Слушай, тут стучат, я перезвоню попозже, тов?

– Тов (хорошо).