Лунная Ведьма, Король-Паук

– Нет, – говорю я и ухожу.

О том, кто и как меня нашел, я совершенно не помню, но помню, что всё, даже нежное прикосновение, обжигает – легкого дуновения достаточно, чтобы вызвать вопль. Затем через то, что осталось от моих ушей, я слышу, что это либо злоба, либо милосердие богов. Два раза, когда я смотрю на свою руку, я вижу лишь обожженное мясо, поэтому перестаю смотреть. Я просто валяюсь на грязной тропе, слыша, как смех Якву становится все тише и тише, и сознаю, что если смех исчезнет, то значит, с ним канули и чары. Но эта мысль приходит и развеивается как дым. Проталкивая меня в дверь, Следопыт ее взломал. С телом Якву ничего не произошло, в то время как мое вспыхнуло в огне. Всё, что я вижу, – это огонь; всё, что помню, – это пламя. Не помню, чтобы я куда-то неслась или каталась по земле, или вопила, перекрывая треск собственной плоти. Горение не прекращалось, даже когда огонь погас. Жжение не прекращалось и во время сна; и даже когда я тащилась к пруду, вода там на вкус была красная. Как я уже сказала, я не помню, кто меня там нашел. Моя голова не удерживала ничего: ни лошадь, ни повозку, ни ноги, ни топчан, ни простыни, ни целебные травы, вообще ничего. Помню только, как меня нежно натирали каким-то снадобьем, которое сначала обжигало, а затем остужало, да так холодно, как та белая пудра в горах.

Меня нашла она. Кто знает, сколько минуло дней или лун?

– Ты не переставала выкликать это имя, – говорит мне в темной комнате мужской голос. Этот человек меняет у меня на лбу мокрую тряпицу и, очистив фрукт, бережно засовывает мне его кусочки в рот.

– Ты звала не переставая, и мы опросили всех, кто в округе носит это имя. Не нашлось никого, но из Конгора пришел один, который назвал.

Говорить я особо не могу, поэтому не знаю, что и спросить. Другой голос, тоже рядом, спрашивает, не позвать ли сегодня Ньимним. Назавтра эта женщина приходит, давая о себе знать шевелением в темноте.

– Почему темень? – спрашивает она, и мужчина отвечает, что меня, похоже, обжигает даже сам дневной свет. Женщина сказала им, что к ночи меня заберет и увезет на лодке. Я не знаю, куда мы движемся, только ветер дует против нашего направления, а над Убангтой он дует на юг.

– Ньимним… Долинго… – нашептываю я.

– Долинго нет, – вздыхает она.

Одну луну спустя меня более всего потрясает падение Долинго. «Конечно же, рабы перебили почти всю знать, советников, посланцев, каждого творца стихов и песен, и каждого белого ученого, которых получилось скинуть с их башни, – рассказывает женщина Ньимним. – Затем они сожгли Палату белой учености. Все дикие, озверелые, никто ни о чем не думает, а только жаждут крови. Большинство рабов даже не умели говорить, так как не знали, что у них есть языки. Королеву отдали мужчине – не рабу, но и не вольному, – который должен был сыскать одну из тысяч потайных каморок во всем Долинго, связать каждую конечность Королевы веревкой, сунуть ей в глотку кормилку и так запереть до конца жизни. Затем того человека убили, чтобы местонахождение умерло вместе с ним. Кваш Дара, не теряя времени, прислал для восстановления мира войска. Он посадил там и вождя из Малакала, чтобы облегчить народу вступление в новую эпоху мира и процветания. Но Долинго весь на веревках и шестернях, а тяги к ним нет. Понадобится великая тяга, говорит он, на что сейчас запрашивает у Кваша Дара побольше войск».

Дикая дакка удерживает меня во сне, ибо где сон, там исцеление. Ванна из листьев черной сливы для открытых ран.

– Южане называют это ипутумаме, а мы килума, – поясняет она, внося в комнату колючее растение. Оно дает жизнь, исцеляет ее и продлевает, но никогда не забирает. Вместе с другими женщинами Ньимним рубит мясистые листья, делает из них густую массу и втирает глубоко мне в кожу, затем этими же листьями меня обертывают и дают взвар из родственного растения, чтобы прогонять заразу изнутри. Я просыпаюсь и, видя, что моя кожа вся позеленела, кричу, на что женщина мне говорит:

– Тихо, девочка, так оно и надо.

Как-то вечером другие женщины, видя, что я всё еще не могу применять свои руки и пальцы, выдавливают нутро из жука-волдыря и втирают его мне в кожу. Проходит всего несколько дней, а я уже сама могу держать чашку с отваром.

– Этот чай другой, – произношу я.

– Вот и первые твои слова, после «Ньимним» и «Долинго», – похвально отмечает женщина.

– Чай.

– Мконде-конде на Севере, умкакасе на Востоке. Это остановит твой разум, что убегает от тебя. Кожа – не единственное, что нуждается в заживлении, – говорит она со знанием дела.

Женщина Ньимним смотрит на меня, недовольная, но удовлетворенная.

– Твое тело завело тебя далеко, Соголон. Пора дать ему покой.

– Ты хочешь, чтобы я умерла?

– Нет. Ты знаешь, о чем я говорю.

Я этого не улавливаю, пока наконец не улавливаю именно это.

– Нет, – отрицаю я.

– Многие женщины там бесполезны. Ты знаешь, что есть способ, потому что ты его видела.

– Нет.

– У каждого тела есть свой предел и срок.

– Ты слышишь меня? Я не возьму никакого женского тела. Лучше умереть! Пусть смерть наступит первой.