Лунная Ведьма, Король-Паук

Год я исцеляюсь, восстанавливаюсь, воскрешаю в себе память и самоощущение, а затем ухожу. Женщина Ньимним наблюдает, как я пытаюсь царапать на пергаменте своими сросшимися пальцами. Наконец я сдаюсь, хватаю палку и как обезьяна корябаю слова. Она спрашивает меня, что я замышляю делать, и на это отвечает мой взгляд.

– В мести нет покоя, – молвит она.

– Мстящие мира не ищут, – отвечаю я.

Миту. Ты хочешь знать, как я его нашла, как я нашла их. Не то чтобы кто-то из них пытался спрятаться. Не то чтобы работорговец не выплатил ему то, что причиталось; достаточно, чтобы поверить, что дорога впереди – гладкая и сытая жизнь, во всяком случае, для него. Не то чтобы они все не думали, что я давно мертва. Всё это не значит, что я не смогла найти, где они живут, после того, как пригрозила перерезать этому человеку горло, а затем отрубила палец и пообещала, что вернусь за остальным, если когда-нибудь пойдет хоть слушок, что я ищу этого человека. Он был напуган, но всё равно смеялся, слишком долго, чтобы смех относился ко мне.

– Говори, жирюга, – велю ему я, и он говорит, ну просто пташкой заливается. О том, как Следопыт со товарищи вынюхивали мальчонку всю дорогу до Конгора, где те прятались в затопленной части Старого Таробе. И конечно же, что Ишологу оказался просто шелухой без исцеляющего заклинания, которое сотворить над ним было некому: ведьму-то свою он давно укокошил. Все, кроме одного из его шайки, были мертвы, но он всё равно направился в Конгор, то есть он был единственный, кто знал о десяти и девяти дверях. Загнанный в угол зверь, раненое животное. Но вместе с тем и опасное, так как деваться ему было некуда. Вот тогда Следопыт и послал работорговцу голубя с запиской о троекратной сумме денег, или же он, префект, Леопард и лучник уйдут и бросят мальчика, или, что еще хуже, спасут, но передадут Аеси. «Про Следопыта можно говорить всякое, но только не то, что он лгун», – сказал рабовладелец. Поэтому, если он говорит, что уже связывался с Аеси, приходится ему верить. Таким образом, они спасают мальчика, но теряют О’го, долю которого забирает Следопыт.

Лодка по нижней Убангте доставляет меня к месту. В округе я расспрашиваю о двоих мужчинах, живущих как братья, а потом с подмигом добавляю: «Но если точнее, то как муж и жена», и это всё, что оказывается необходимым. Ничего о сухопарости Следопыта или песчаной коже префекта. Тот уже вовсю очаровывает здесь на рынке торговок, которые рассказывают, что раньше у него были волосы как у лошади и он стеснялся своих страшненьких детей, но потом стал нахваливать нас за щедрость, колкие шуточки и груди, так что мы в нем нынче души не чаем – в нем, то есть в Мосси. Двое мужчин и шестеро детей-мингов, что обитают в баобабе за городом, за большим центральным кордоном, за деревнями, но выше по реке. И вот я уже наблюдаю за ними с берега. Нюх Следопыта меня не беспокоит, так как прежней Соголон я больше не пахну.

Они живут внутри и снаружи дерева, что дает им много пользы, несмотря на дополнительные хлопоты. Готовят они на открытом огне подальше от ветвей, зато всё остальное находится внутри ствола и свисает с ветвей, прикрепленное или свободно. То есть это жилище на дереве, со множеством комнат, расположенных не вместе, а по всей вершине.

Дерево недалеко от реки, так что с реки я за ними и наблюдаю. На той стороне стоит старая хижина. Старуха в ней давно умерла, но, похоже, никто сроду к ней не заглядывал, так что теперь в ее платье держатся только кости, которые при ветре побрякивают. Вероятно, Следопыт держится особняком, и ему нет дела до старухи, что околела в одиночестве. Старшие дети по мере надобности таскают воду. Младшие играют неподалеку, хотя Мосси это не любит и прикрикивает, когда они очень шалят. Однажды в полдень возле меня появляется Дымчуша – одна из тех мингов, – но я хватаю свой плащ и притворяюсь прачкой. Она делает то же самое, формируя из своего облака руку, скребущую вверх и вниз, пока ей это не надоедает, и тогда она взлетает в воздух, а затем снова формируется в нескольких шагах отсюда. Тем временем я наблюдаю и набираюсь гнева на этих лицемеров, которые могут быть злодеями для всех, но благодетелями для некоторых. Казалось бы, вид их доброты по отношению к детям должен заставлять думать о лучших их свойствах, но в моих глазах это делает их лишь хуже, поскольку нет худа более порочного, чем разборчивость в том, с кем ты готов делиться добротой. Наблюдая, как они окутывают своих детей любовью, я не хочу их щадить; мне хочется смотреть, как они страдают. Живущий старик слагает симпатичные орики, но Следопыт влепляет ему пощечину всякий раз, когда их слышит. В одну из четвертей луны они все отправляются в речные земли, а я по такой открытой местности последовать за ними не могу – могут заметить, и поэтому не знаю, чем они там занимаются. Возвращаются они еще более любящими, шутя о каком-то странном вонючем жреце, который с таким волнением хотел надрезать кожицу папиного кеке, что я думаю о семье, которую имела и утратила, и ненавижу их еще больше.