Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Здесь следует пояснить, что мы с Чарльзом всегда были ближе друг к другу, чем просто кузены. Наши отцы, Чарльз и Кристофер Мэнсел, абсолютно идентичные близнецы, до самой свадьбы оставались неразделимы и неразличимы. Даже женились они в один и тот же день – на девушках, не имевших между собой никакого родства, но тем не менее (и это было заметно по сей день) относившихся к одному и тому же физическому типу. К счастью, обе миссис Мэнсел отлично поладили – «к счастью» потому, что Чарльз и Кристофер были деловыми партнерами, и когда старший из близнецов унаследовал отцовский дом в Кенте, младший, Кристофер, построил для себя в миле от усадьбы точно такой же. Вот так и вышло, что сын Чарльза и дочь Кристофера росли вместе и расстались лишь четыре года назад, когда Кристофер перевез свою семью – маму и меня – в Лос-Анджелес. Из этого земного рая мы изредка сбегали, чтобы пожить в гостях у родителей Чарльза, сдав на время свой собственный дом. Но мои визиты никогда не совпадали с наездами моего кузена в родной дом. В перерывах между занятиями в Оксфорде он путешествовал за границей, желая, по его собственному выражению, «посмотреть мир» и утоляя склонность к изучению языков, унаследованную им от разных предков. Эту склонность юный Чарльз намеревался обратить себе на пользу, войдя в правление одного из семейных банков на континенте. Я даже в мечтах не залетала так высоко. Из Лос-Анджелеса я не привезла ничего, кроме американской страсти к нарядам, акцента, от которого поспешила избавиться, да весьма полезного опыта существования в безумном мире американского коммерческого телевидения, где я три года набиралась ума-разума в качестве ассистента продюсера в небольшой компании под гордым названием «Саншайн Телевижн Инкорпорейтед», оставаясь в блаженном неведении того, что эта компания, подобно всем остальным, обычно именуется всего лишь инициалами – «С. Т. Инк.».

Теперь мы с кузеном снова встретились, и между нами установились прежние отношения. Дело не в том, что мы, подобно нашим отцам, были неразлучны, – у нас не было возможности быть всегда вместе. Сближало нас, как это ни парадоксально, некое взаимное пренебрежение. Ни один из нас не желал, чтобы другой предъявлял на него хоть малейшие притязания, оба это ощущали и считались с желаниями друг друга. Эта взаимная отчужденность помогала нам в детстве терпеливо сносить все воркования над нашими головами и бесконечные «как хорошо, если бы…», и потрепанная семейная шутка о нашей помолвке начинала казаться вполне сносной и даже забавной. Не знаю, кто потехи ради просватал нас с колыбели, но только не родители – я сама слышала, как отец утверждал, что наши семейные черты и поодиночке достаточно малоприятны, но в сочетании друг с другом они приведут к появлению на свет психопата с криминальными наклонностями, на что отец Чарльза ответствовал, что от брака, являющегося практически кровосмешением, ничего другого ожидать нельзя, но поскольку моя мать отчасти ирландка, а мать Чарльза наполовину австрийка, наполовину русская с французскими полутонами (как называл это ее муж), то порода у нас достаточно сильная, чтобы выдержать даже это. Среди многочисленных предков нашего семейства имелись также польские евреи, датчане и немцы, но мы, вполне резонно, считали себя англичанами.

Но тетушки все равно продолжали ворковать над двумя очаровательными (полагаю) детьми, а мы с Чарльзом слушали их, сопротивлялись, ненавидели и защищали друг друга. И всегда держались вместе. Никому из нас не приходило в голову, что мы давно стали предметом сексуальных устремлений друг друга, иначе лет в шестнадцать или семнадцать это кончилось бы инцестом. Поэтому, считая друг друга не более чем братом и сестрой, мы с равным интересом и презрением следили за первыми романтическими похождениями друг друга.

Похождения эти были коротки и неизбежны. То и дело какая-либо девушка начинала претендовать на руку и сердце Чарльза, но вскоре бесследно исчезала неведомо куда. Или мой собственный ухажер начинал терять в моих глазах былой блеск, Чарльз отпускал в его адрес непростительную остроту, я взрывалась от ярости, и жизнь снова входила в привычную колею.

Любящие родители терпеливо сносили все наши художества, не натягивали поводок слишком туго, давали деньги, прислушивались к тому, что было важно, и забывали все, что казалось несущественным. Может быть, они поступали так потому, что стремились освободиться от нас не менее страстно, чем мы, как нам казалось, стремились освободиться от них. В конечном итоге мы время от времени возвращались в родительские объятия, как пчелы в родной улей, и были счастливы. Возможно, они лучше нас с Чарльзом ощущали, что наша жизнь в целом устроена весьма стабильно и что его беспокойный нрав и моя нерешительность не более чем прощупывание почвы по ту сторону родного порога. Может быть, они даже сумели разглядеть, чем все это когда-нибудь кончится.