Лунный камень мадам Ленорман

– Жила. – Софья уже не могла молчать. Она покусывала губы, а пальцы то сжимались, то разжимались, но не выпускали импровизированную дубину. – Приживалкой. Придатком. Чем-то лишним, тягостным… он заставил Гришеньку меня презирать. И Грета… и ты… вы все уродовали моего мальчика…

– Ты сама его изуродовала.

– Я его люблю! Я ради него…

– Ты ради него на убийство пошла. И пойдешь снова. – Мефодий рванулся, вскидывая руки, и удар пришелся по ним вскользь. Зашипев от боли, он перевернулся, вцепился в ножку от стула, рванул на себя. Софья сопротивлялась молча, остервенело, зло, понимая, что если проиграет…

Проигрывала.

Даже сейчас, надышавшись ядовитым дымом, он был сильней.

– Ненавижу! – взвизгнула она, отталкивая Мефодия. – Я вас всех ненавижу…

Она билась, выкручивалась, хрипела, плевалась слюной, сделавшись вдруг похожей на безумицу. Мефодий держал, не представляя, что делать дальше.

– Сейчас помогу, – раздалось за спиной. И дернувшись, он едва не выпустил Софью. Та же громко, по-волчьи, заскулила.

Стася? Она. Стоит, полуодетая, грязная, со всклоченными волосами, но при этом совершенно счастливая.

– Я нашла, – сказала Стася, набрасывая на запястья Софьи тонкий шнур. Откуда его взяла и что нашла, Мефодий не стал уточнять. Она ловко обмотала руки шнуром и дернула, стягивая. Софья взвыла.

Разом утратив пыл, она затряслась, заплакала, заговорила тонким жалобным голосом:

– Ты не можешь так поступить со мной… не можешь…

– Я нашла. – Стася же сунула руку в карман старой кофты и вытащила что-то круглое, грязно-белого цвета. Мефодий поначалу принял предмет за яйцо, но вряд ли бы Стася стала носиться так с обыкновенным яйцом. – Око Судьбы… хочешь заглянуть в будущее?

Она протянула камень в лодочке ладоней, и Мефодий отпрянул. Нет уж, хватит с него…

– Под фундаментом? – зачем-то уточнил он.

– Ты знал?

Знал. Галлюцинация сказала и предупредила о скорой смерти. Все-таки странные штуки – человеческий мозг и подсознание…

– Огня больше не будет. – Стася положила камень на левую ладонь и правой прикрыла. – Я вызвала полицию…

– Почему ты нас не разбудила?

Молчание. И признание:

– Я хотела, но… у комнаты стояла она.

– Софья?

– Женщина в белом, и… нельзя мешать вестницам смерти.

Она наклонила голову, добавив чуть тише:

– Но я рада, что ты выжил…

Рада? Вестница смерти? Или понимание, что, если Мефодий сдохнет, Стася получит немаленькое наследство… конечно, если бы Софья ей позволила…

Машка обнаружилась в холле, она стояла, зябко переступая с ноги на ногу, а Григорий, укутавшись в материнскую шубу, сидел на полу.

– Оба-на, дядечка, а вы, однако, времени зря не теряете…

– Боюсь, что…

– Все-таки мамочка?

– Гришенька, – Софья рванулась. – Не верь им! Все, что я делала, я делала ради тебя!

– Хоть бы раз ты спросила, нужно ли, – устало ответил Гришка. – Зачем, мама? Ну вот ладно, папашу ты ненавидела, и, честно говоря, где-то я тебя понимаю. Без обид, дядя!

Он потянулся, выскальзывая из шубы, и подошел к Софье.

– Ты все время говоришь про ответственность, а он… мамашу и не бросил, и бросил. Деньги давал, да, но и только. Знаешь, как ее обижало. – Поганец взял матушку за руку и попросил: – Да сними ты эти веревки, не сбежит. С острова бежать некуда. Мам, а ты пообещай, что станешь себя нормально вести.

Она заплакала, но мелко и часто закивала.

А действительно, куда ей бежать? Оружия при Софье нет. И сама она – немолодая грузная женщина, вряд ли представляет опасность.

– Присядем, – по-взрослому предложил Григорий. – Полиция, небось, едет?

– Едет, – ответила Стася.

– Он должен был оставить деньги сыну… – Софья заговорила глухо. – Мы ведь разговаривали с ним… он разочаровался во всем… в Грете… в жизни… говорил, что устал, растратил себя по пустякам. Я слушала. Я всегда его слушала и… сочувствовала.

– А тут сочувствие закончилось?

Софья не услышала. Она села и протянула руки, на запястьях выделялся красный след от веревки. Софья трогала его и вздыхала, думая о своем.

– Он сказал, что Гришенька – его сын, но недостойный наследник. Я его разбаловала… из-за той нелепой истории… девчонка сама виновата.

– Не виновата, – перебил Софью поганец. – Я нарочно все подстроил. Ну, чтобы меня выгнали… решил, что после такого не оставят.

– Зачем?

– Обрыдло, дядечка Федечка, – кривоватая пустая усмешка. – Это ж не школа, заповедник снобов какой-то. Все крутые до тошноты. Придешь – и пальцы веером. У кого предки круче, тот и рулит. Учителя на цырлах бегают… ничего-то сделать не могут. Ты говоришь, что я учиться не хочу… а там никто не учится: на кой ляд страдать, когда предки и так все купят? Хочешь аттестат, хочешь – диплом сразу. А я там… вроде как существо второго сорта.

– Мог бы просто с ним поговорить.

– Поговорить? – Гришка дернул плечом. – А я пытался поговорить, дядечка Федечка, вот только слушать меня не захотели. Школа ведь дорогая, а значит, хорошая. Типа по умолчанию. А что у меня чего-то там не ладится – так это стараться надо лучше. Я сперва и старался, только до того тошно стало, до почесухи прямо! Аллергия у меня на них началась.

Он выглядел взрослым и несчастным.