Лунный камень мадам Ленорман

– Вот так, осторожно, не торопись… и прости уж мальчика, едва не опоздал, со мной возился. Кто ж знал, что их двое!

Пухлая ладонь гладила волосы Анны.

Она жива!

И странно так… больно… неприятно, но… жива.

– Дурнота пройдет, это из тебя отрава выходит. А горло что болит, так от веревки, – пояснила мадам Евгения и руку к шнурку протянула. – Тебе надо подкрепиться. Поверь мне, еда способствует и выздоровлению, и возвращению душевного спокойствия…

Анна поверила. Ей хотелось верить этой странной женщине, которая решилась подыграть Францу, зная, сколь смертельно опасной выйдет его задумка.

– А… – Она хотела спросить о Франце, но горло саднило как при ангине и даже хуже. Мадам же Евгения приложила палец к губам.

– Спать услала, всю ночь возле тебя просидел. И дальше порывался, ну да я сказала, что ты еще не скоро очнешься. Соврала. Вот такой на мне грех!

Она улыбалась, ничуть не раскаиваясь в обмане, и улыбка несказанно шла ей.

– Сейчас ты поешь, – пухлая ладонь легла на лоб Анны, – и уснешь, а проснешься, тогда и поговорите…

Анна подчинилась.

Вновь ее разбудил аромат кофе. И кто-то, нежно коснувшийся щеки, сказавший:

– Анна, открой глаза.

Она открыла и зажмурилась от яркого ослепляющего света.

– Доброе утро, Анна, – Франц сидел в кресле, которое накануне занимала мадам Евгения. – Я завтрак принес…

Завтрак? Снова завтрак? Сколько же Анна спала?

– Сутки, – ответил Франц. – Мадам Евгения полагает, что сон способен исцелить куда лучше лекарств. Как ты себя чувствуешь?

Лучше. Много лучше, чем при предыдущем пробуждении. Ушла головная боль, исчезла та непонятная ломота во всем теле, горло вот еще слегка саднило, но и только.

– Ты… выйдешь?

Анне не хотелось отпускать его, но… это ведь неприлично.

– Не выйду, – Франц забросил ногу за ногу. – И тебе уйти не позволю. Анна, позавчера я едва сам не умер, когда подумал, что ты… ты не представляешь, что я пережил! А я не представляю, что пережила ты и захочешь ли вовсе видеть меня. Но я должен объясниться.

Он подал руку, помогая сесть. Голова все еще кружилась, и слабость осталась, но Анна, несомненно, была жива.

– Я должна привести себя в порядок. – Ей было невыносимо думать, что он видит ее такой – беспомощной и… старой.

– Приведешь, – пообещал Франц. – Позже. А теперь, моя родная, послушай.

Родная?