Лунный свет

– Сомневаюсь, что всё так просто. Причина не в том, что она сделала и не сделала, но в воздействии ее конкретных гормональных… э… особенностей на конкретные ситуации.

– Док, я инженер, инженер-электронщик. Меня этому учили. Инженеры много времени тратят на то, что называется анализом неисправностей. Когда вы что-то проектируете, или испытываете, или строите… ну, машины отказывают. Не срабатывают, взрываются, сгорают, что-то ломается из-за нагрузки, из-за усталости металла. А вам надо найти причину неполадки, это часть вашей работы. Вы хотите понять, что не так, и тогда сможете это починить. Может быть, я так смотрел на свою жену. Вначале – может быть, и потом тоже – долго. Хотел понять, что не так. Думал, сумею ее починить. Но я не хочу больше так о ней думать, словно ищу испорченный конденсатор. Я хочу просто… в смысле… я принимаю ее, и я… – Он хотел сказать, что любит бабушку, но чувствовал, что это не то, чем можно обременять собеседника. – Она сломлена, я сломлен. Все сломлены. Если она больше не мучается, я на все согласен.

Доктор Медвед сморгнул. Судя по выражению лица, он мысленно выстраивал доводы.

– Я… Ладно. Вы себя лучше знаете, чем я вас.

– Не факт, – ответил дед.

В дверь тихонько постучали, вошла бабушка. Завитые волосы. Взгляд из глубины испорченных войной глаз, синих, как вечер в Монте-Карло. Лицо, все ракурсы красоты и муки, в которые дед, несмотря на послевоенный цинизм, влюбился с первого взгляда. На ней было синее платье, то самое, в котором она уезжала в больницу. Широкий пояс обхватывал талию, подчеркивая бедра и грудь. Она немножко располнела, и это тоже ей шло.

– Здравствуй, милая, – сказал дед.

Он встал и обнял ее. Они поцеловались. Дед думал, это будет короткий поцелуй, но не смог оторваться, и под конец она все-таки чуть-чуть прикусила ему нижнюю губу. Если бы не чертов доктор с его дипломами, бромозельцером и дурацкой любовью к правде, дед бы уложил бабушку животом на стол, сбросив оттуда ручки и скрепки. Проверил бы контакт, который никогда не отказывал. Они отступили друг от друга. Бабушка глянула на доктора Медведа с надеждой и страхом, словно хотела знать: «Ничего, что мы так?»

Дед тоже повернулся к доктору. Тот, уже встав из-за стола, перевел взгляд с деда на бабушку и обратно, затем вынес окончательное суждение о поломке в ее электрическом контуре, которую дед предпочел не анализировать:

– Если вас это устраивает, то, думаю, все нормально.

Вдовец, как и мой дедушка, доктор Лео Медвед умер от сердечного приступа в 1979 году. Его рабочие записи и магнитофонные ленты в картонных коробках «под мрамор», все еще составлявшие врачебную тайну, достались взрослым сыну и дочери. Медведы постарались пристроить отцовские документы в архивы: в Ассоциацию психиатров Нью-Джерси, в Тулейнский институт и Нью-Йоркский университет, в библиотеку синагоги на Фэйр-Лон. Но коробок было ужасно много, «по меньшей мере двести пятьдесят» по словам старшей, Лорен Медвед-Энгель, школьной учительницы на пенсии, а ныне инструктора по холотропному дыханию, проживающей в Мантолокинге, штат Нью-Джерси.

Я разыскал Лорен в начале 2013-го. Тогда я думал написать роман, исходя из того, что знал о бабушке и ее болезни, и рассчитывал найти в записях доктора Медведа что-нибудь ценное. Однако к тому времени, как я нашел Лорен, число коробок сократилось до двадцати семи по вине превратностей жизни, стихийного бедствия и сына доктора Медведа Уэйна. «Его отношение к папе всегда состояло из обиды-дефис-обожания», – пояснила Лорен. Уэйн вывез почти все коробки на свалку, перед тем как в десятую годовщину отцовской смерти наложить на себя руки. Ураган Сэнди, пройдя в сентябре 2012-го через Мантолокинг и подвал дома Лорен, уничтожил значительную часть остальных.

В двух из двадцати семи уцелевших коробок оказались магнитофонные записи терапевтических бесед середины шестидесятых; к тому времени Медвед ушел из Грейстоун-Парка и открыл собственную частную клинику в Нью-Йорке. Несколько заключали в себе малую долю научных ежедневников (изначально их, вероятно, были сотни): черные обложки, разграфленные, пронумерованные листы, – куда Медвед в конце каждого дня вносил записи о лечении. Увы, ни один из них не совпал по времени с бабушкиным пребыванием в Грейстоун-Парке. Насколько я смог установить за те два дня, в которые злоупотреблял гостеприимством Лорен, все сохранившиеся упоминания о моей бабушке заключались в нескольких абзацах на последних страницах лабораторного дневника: неопубликованных воспоминаний доктора Медведа под названием «Грейстоунские заметки».