Лунный свет и дочь охотника за жемчугом

Сегодня я приказал встать пораньше. Мы направлялись на рыбалку к острову Какаду, когда к люггеру подплыла парочка горбачей. Мы видели их каменные глаза на облепленных балянусом головах. Пока они не уплыли, на палубе с сигарами в руках отдыхал Кураями вместе с моим вторым водолазом, Нишиокой. Когда позже вечером опасность миновала, два водолаза спустились, как и планировалось, на глубину 16 саженей. Как позже рассказал Ниши, его внезапно свалила с ног невидимая сила. Затем за сигнальный конец его сильно дернуло в воде вверх. Сквозь стигийский мрак[43] он уловил бледный сполох на брюхе кита и с ужасом увидел, что спасательный конец обмотался вокруг правого хвостового плавника. Тендер наверху шипел от боли, когда спасательный конец тянуло через его пальцы. Хвост горбача трепыхался и бился в судорогах, пока наконец канат не выскользнул, и Ниши, махая руками и ногами, упал на дно.

Тем временем обезумевший кит развернулся и бросился на воздушный шланг Кураями. С каждым ударом его исполинского хвоста дыхательная трубка запутывалась все сильнее и сильнее. В конце концов Кураями тоже сорвало со дна. Горбач изгибался и резко дёргался – а это 45 тонн мышц и подкожного жира, пробивающих воду, и огромным хвостом швырял водолаза в разные стороны. Мы увидели, как забурлили волны и на мгновение сверкнул солнечный свет на огромной чёрной туше. Ниши бешено задергал сигнальный конец, захлопнул воздушный клапан и как пробка вылетел на поверхность. Но Кураями тащило за хвост по воде с пугающей скоростью. Какой ужас он, должно быть, испытывал, эта бедная, бедная душа. Внезапно мы почувствовали чертовски мощный удар, когда воздушный шланг достиг предела. Наверное, он оторвался от шлема. Кит ретировался, а океан поглотил Кураями. Он камнем пошёл ко дну, а мы отчаянно тянули его за веревку. Когда его вытащили, было уже слишком поздно. Моего хорошего, дорогого Кураями не стало.

Глава 29

Теперь воздух ещё тяжелее; густой как суп он кипит и бурлит. Крачки с протяжными резкими криками пролетают над самой поверхностью воды. Вал за валом на берег набегают волны и с шипением разбиваются, оставляя после себя пену.

– Это было пару месяцев назад, в одну из ночей, – отстранённо говорит Томас. – На берегу, возле лодочных сараев. Вероятно, нас кто-то видел.

Она хмурится, пытаясь поймать его взгляд. С непроницаемым лицом Томас отворачивается от неё.

– Мы встречались там всякий раз, когда ее муж уезжал из города. Она всегда говорила, что если он узнает, перережет глотки нам обоим.

Элиза качает головой. То, что он сказал, повисло в воздухе и никак не поддаётся пониманию.

– Мужчины без зазрения совести шляются по борделям Баннина. Или же берут силой то, что заслуживают, как они считают. Но нет более тяжкого преступления, чем связаться с женой самого могущественного человека в городе. – Он говорит это, передразнивая начальственный тон офицера, но внезапно голос его срывается.

– О, Томас, нет!

– Что, хочешь отречься от меня? Давай, не удивлюсь. Пуританство, моногамия, христианство. Это то, о чем говорят в Круге. Разве нет?