Лунный ветер

То, что оборотней всё же можно исцелить, установили опытным путём. Один из арестованных оборотней – ещё в ту пору, когда они не были вне закона и не подлежали истреблению, – ожидал казни в казематах Инквизиции, однако в полнолуние почему-то не обратился. Это несказанно удивило как его самого, так и его тюремщиков: сомнений в его вине не было и не могло быть – несчастный сам сдался страже, как-то утром проснувшись подле трупа любимой жены. Охотники, ранее перепробовавшие самые различные чары и пришедшие к выводу, что излечить оборотней невозможно, призадумались… и, решив заняться изучением этого феномена, отныне всегда держали бедняг живыми до ближайшего полнолуния. И способ исцеления вычислили с помощью элементарной статистики, на основании нескольких сотен дел.

Больной зверь среди множества трав ищет и съедает именно те, что нужны ему для излечения. Видимо, волки внутри оборотней тоже чувствовали, что им необходимо. Исцелялись всегда лишь те, кто убивал своих супругов, и они всегда съедали их сердца. Иные браки были договорными, но супруги питали друг к другу по меньшей мере дружеские чувства. На момент вступления в брак девушки всегда были невинными; в других случаях исцеление не срабатывало. Для мужчин-оборотней это мог быть даже не первый брак, а вот женщина-оборотень должна была хранить чистоту. Никто не знал, отчего это являлось обязательной частью ритуала – пролить кровь на брачном ложе, но это было так.

Сказки часто имеют под собой вполне реалистичное основание. И на самом деле врут не всегда. Не во всём.

В одном лорд Чейнз был прав. Если боги принимали участие в сотворении всего и вся, как говорят жрецы, у них определённо было очень странное чувство юмора. Способ исцеления оборотней убедительно это доказывал. Исцелялся лишь тот, кто любил убитого настолько, что не представлял без него жизни; если же оборотень допускал мысль о том, чтобы купить себе свободу от проклятия ценой подобной жертвы – эта жертва не приносила ему никакого прока. И оборотень никак не мог исцелиться по своему желанию. Его могла излечить либо роковая случайность, либо ритуал, подстроенный кем-то другим.

Не разглашать эту информацию общественности Инквизиция решила по очень простой причине: единственный способ исцеления оказался настолько чудовищным, что лучше было о нём не знать. Хотя бы затем, чтобы никто не смог – или не пытался – сознательно им воспользоваться.

Мой печальный пример убедительно доказывал, что Инквизиция была права.

– Пожалуй, я поеду, – сделав последний глоток, проговорил отец. – Надо сообщить Маргарет счастливое известие, пока она не затопила слезами весь дом.

Поднявшись на ноги, он обнял меня на прощание. Крепко, изо всех сил, этими объятиями поддерживая меня куда лучше, чем это могла бы сделать сотня слов. И, прижавшись щекой к его щеке, щекочущей кожу мягкими бакенбардами, я на миг снова ощутила себя маленькой Ребеккой, которая когда-то прибегала в отцовский кабинет, чтобы обсудить с любимым папой очередную пьесу Шекспира.

Нет, леди Чейнз. Не лгите себе. Той девочки больше нет, и ей не вернуться уже никогда. Теперь вместо неё – вы: леди Чейнз в чёрном вдовьем наряде, чьё отражение – худое взрослое лицо с огромными глазами цвета неба перед дождём, стынущими серым льдом неизменной печали.

– Генри, ты со мной? – отстранившись, спросил отец, моргая как-то подозрительно часто.

– Да, конечно, – сумрачно откликнулся мистер Хэтчер, встав с кресла следом за ним.

Я знала, что в мыслях он снова на кладбище. Там, где рядом с памятником Элиоту теперь высятся ещё два.

И, зная, что это ещё одна вещь, которая случилась из-за меня и которой я не могла изменить, я лишь опустила глаза прежде, чем на миг их снова обжёг призрак слёз.

– Доброго пути, джентльмены, – встав и пожав руки обоим, проговорил Гэбриэл, провожая гостей вместо меня.

Его не стали спрашивать, поедет он или нет. Из деликатности, прекрасно понимая, что грядущую ночь он снова проведёт здесь, но закрывая на это глаза. И именно потому, что эти двое, да ещё Рэйчел, были единственными, для кого мой душевный покой значил куда больше, чем все приличия, с тех пор, как Энигмейл стал принадлежать мне, они сделались в нём самыми частыми гостями.

Другие просто не получали приглашений.

У самой двери отец обернулся. Воззрился на портрет, висевший над камином: с него уходивших провожал взглядом юноша, чьи глаза даже на картине искрились улыбчивым теплом и бельтайнской зеленью.

– Бедный мальчик, – устремив взор на лицо Тома, которому суждено было навсегда остаться таким же юным, печально произнёс отец. Качнул головой. – Надеюсь, его душа обрела покой.

Я тоже посмотрела на портрет. Глядя на него, слушала, как цокают по паркету когти Лорда, спрыгнувшего с софы и побежавшего следом за хозяином, и как уходят мои гости.