Лунный ветер

– Видишь ли, когда волк внутри оборотня входит в полную силу, проще всего удержать его в клетке, позволив утолить голод прямо в ней. И меня ещё долго преследовала мысль, сколько из этих костей появилось за тот год, в который мы не могли понять, что в действительности нам нужно сделать для ареста. А в человеческой ипостаси та девчушка была такая милая, такая безобидная… разбудила меня тем, что звала маму. Ничего не понимала, ужасно испугалась, проснувшись в подвале на цепи. Мне до сих пор иногда вспоминаются её глаза. – Гэбриэл снова протянул руку к бокалу – но лишь отстранённо щёлкнул пальцами по стеклянной кромке, слушая, как та отзывается коротким звоном. – Я знал, что наш дорогой лорд Чейнз докопался и до этой истории. Ещё одна причина, по которой он так стремился отправить меня, уже разоблачавшего оборотней, подальше от своей вотчины. И, как выяснили на допросе Инквизиторы, он действительно считал это допустимой ценой за то, чтобы сын оставался в заточении, не рискуя побегом разоблачить его и себя. Пускай лучше ужинает под присмотром, чем оставляет кровавый сор в месте, для этого не предназначенном. В конце концов, что такое жизнь бродяги или младенца-бастарда, плода порочной страсти девиц из низших сословий? Можно сказать, оказываешь стране услугу, очищая её от элементов, порочащих её благопристойный лик. – Кончиком указательного пальца он медленно обвёл край бокала, точно надеясь вынудить его запеть. – Да, пока графу не было нужды успокаивать волка таким образом. Пока клетка с трудом, но могла его удержать. Однако он уже достиг того момента, когда сумел выбраться оттуда, и спустя несколько полнолуний… а на сей раз я никак не смог и не успел бы сам… да и если граф знал о том деле, даже подослать кого-то другого уже не…

Он замолчал, когда я обвила его шею руками. Молча, прижавшись к нему, касаясь губами белого шёлка волос на его виске.

Выходит, я даже представить не могла того, что точно знал он. Того, что нам удалось предотвратить.

Что ж, ради того, чтобы этого не случилось, пожалуй, я согласилась бы ещё раз пережить всё, что уже пришлось.

– Знала бы, как мне хотелось просто убить их обоих, – проговорил Гэбриэл едва слышно, словно не замечая того, как доверчиво я льну к нему. – И мальчика, и его отца. Особенно на той треклятой свадьбе, когда я увидел самодовольное лицо нашего дражайшего графа. А стоило мне представить тебя… не знаю, мысль о чём вызывала во мне больше бешенства. О том, что с тобой сделают после постели, или о том, что сделают в ней. – Лишь глубокая складка между бровей, прорезавшая его бесстрастное бледное лицо, выдавала, что он чувствует. Даже теперь. – Это было невыносимо: понимать, что я своими руками отдаю тебя другому. Что обрекаю тебя страдать от этого. Но я просто позволил всему идти по плану… как и положено хорошему Инквизитору, – его губы снова скривила усмешка. – Не дозволяя страстям помрачить разум.

– И поступил так, как должно. Как подобает мужчине, разумному и здравомыслящему, а не глупому порывистому мальчику. – Чуть отстранившись, кончиками пальцев я провела по его щеке, вынудив Гэбриэла повернуть голову. – Увезти меня, говоришь? Поставить мою жизнь над жизнями всех других людей? И чем бы тогда ты отличался от лорда Чейнза, который поставил жизнь любимого сына выше всех остальных, включая мою? Думаешь, я простила бы себе и тебе, что мы живём, потому что умирают другие? А убить Тома – ещё лучше. – Я даже содрогнулась при этой мысли. – Мне не принесло бы счастья ни твоё тюремное заключение, ни осознание, что отныне твои руки запятнаны кровью моего друга, если бы тебе удалось этого заключения избежать. И это точно стало бы вещью, которой я никогда не смогла бы тебе простить. Даже понимая, что ты поступил верно.

Он смотрел на меня. Пристальнее, чем когда-либо. Под этим взглядом моя рука сама собой робко опустилась, с его щеки соскользнув на его плечо… но когда Гэбриэл заговорил, голос его прозвучал мягче пуха:

– Неужели ты правда думала, что я презираю тебя за то, что допустил сам? За доброту и самоотверженность?

– Я сделала ровно то же, чего теперь ты не можешь простить себе. Рискнула твоим сердцем, не сказав тебе почему. Может, и жизнью. – Одно воспоминание об этом заставило меня почувствовать себя неуютно. – Человек легко может стать мёртвым, даже если сердце его продолжит биться. И мёртвая душа куда хуже мёртвого тела.

– Брось, Ребекка, – поморщился он. – Это несопоставимо.

– На мой взгляд – очень даже. Если ты так легко простил то, что я считаю своим преступлением, то почему не верил, что я простила тебя?

– По очень простой причине, – улыбка Гэбриэла была горче полыни, запах которой – его запах – сейчас я ощущала острее, чем когда-либо. – За всю жизнь я не встречал женщины, которая простила бы меня после такого.