Lurk (СИ)

Стайлз знал эту историю: разум Киры был для него открыт. Скотт пошел на эти чудовищные поступки потому, что оказался в дурной компании, а Кира оказалась объектом издевок. Стилински не копошился во всех воспоминаниях двухлетней давности, не хотел вдаваться в подробности: что же такого мог сделать Скотт, раз Кира выжидала два года, чтобы остудить месть и подать ее холодной. Он не делал это потому, что оставшиеся соколки человечности все еще были преданы Скотту.

А еще Стайлз знал, что стоит принимать действительность такой, какая она есть, стараясь ее не осмысливать. Киру жестоко обидели, и Кира смогла ответить тем же. Лиам перевелся в другую школу, Хейден впала в депрессию, отношения с Айзеком безнадежно испорчены, да и с Эллисон больше ничего не получится. Лидия была обеспокоена отношениями в стае и с самим Стайлзом, а Малия оказался в коме.

Сам же Стайлз стал личной собачкой для Киры.

Скотт остался один.

Вполне заслужено.

Но не сказать, чтобы человечно. Впрочем, страдания, которые обрушились на Киру, тоже человечными назвать нельзя.

— Ты мне об этом не рассказывала, — произносит он. Кира делает еще шаг вперед, сокращая между ними расстояние до минимума. В ее взгляде нет прежнего глянца, они живые, они настоящие, в них плещется боль. — Ты использовала меня.

— Я и не могла рассказать. Ты был его другом. Я использовала твои слабости и желания против тебя, но… по-моему, ты остался в выигрыше.

Сочувствие, которое только-только стало прокрадываться в сердце, сменилось отвращением. Парень снова отступил назад. Оказывается, вот он — финал. И финал — это осознание того, что Стайлз своими же руками помог разрушить то, что у него было.

— Ты уничтожила нашу стаю.

— Она бы все равно распалась, — пожала плечами девушка, и к ней понемногу стала возвращаться былая расчетливость. — Сам посуди: Лиам подавал слишком большие надежды, а его связь с Хейден стала отличным фундаментом для новой стаи. Скотт сдавал позиции. Расставание с Эллисон и недоговоренность с Лейхи лишь ускоряли это процесс. А твой конфликт с Лидией и Эйданом становился все острее и острее. Это бы ни к чему не привело.

— Тогда зачем? — процедил парень сквозь зубы, вновь обращаясь к девушке как к объекту своей… боли. Забавно, что когда-то Кира лечила его разбитое Лидией сердце. Теперь ситуация будто вывернулась наизнанку. — Если все и так было обречено?

— Потому что резко обострившееся после случившегося со мой чувство вины будет сгрызать МакКолла подобно раковой опухоли. Он заслуживает этого.

«Все нужен Скотт МакКолл, всем нужен Скотт МакКолл, разве тебя это не бесит?».

Вот где была подсказка.

Стайлз ненавидит себя за то, что не умел читать между строк. Теперь вот ему придется переваривать в воспалившейся памяти все фрагменты и анализировать каждую фразу, ища в ней подсказки и подвохи. Хотя имеет ли теперь смысл придаваться самоуничтожению, раз ничего изменить нельзя?

— Ты не учла одного: нам всем с этим жить. Не только Скотту, но и мне. Лидии. Лиаму, Хейден, Айзе…

— Не разбив яйца, омлет не приготовишь, — она снова сыплет паланиковскими цитатами, а в ее сущность возвращаются плавность и неестественность. Стайлз все еще не может пошевелиться, но, по крайней мере, он может дышать, и это успокаивает. Собственные мысли оказываются под жестким контролем. Кира пытается залезть в его голову, но безуспешно. Она усмехается и достает из кармана накинутой на плечи кофты пачку сигарет.

— Мне стоило тебе это сказать, но, — она пожимает плечами, — кому какое дело до спрятанных в твоем шкафу скелетов?

— Мне было дело. Потому что я думал, что раз я тебе доверяю свои секреты, то и ты можешь доверить свои.

Кира прикуривает, но тут же обжигается. И нет, не от ядовитого дыма, а от слов Стайлза. Ее Стайлза. Девушка выпрямляется и выдыхает дым, зажимая сигарету между пальцами. В нем есть что-то, понимает она. Что-то, сводящее с ума и вместе с тем сильно привлекающее. Это смесь человечности и аморальности, привлекательности и уродства, жертвенности и эгоизма. Это что-то среднее между обезболивающим и выстрелом в грудь.

Это его сущность. Его индивидуальность. Его… похожесть на других.

— Не все можно сказать, Стайлз. Есть нечто, что нам приходится скрывать. Свои желания или свои страхи — все то, что мы прячем за третий барьер и так боимся кому-то открыть.

— Но я не побоялся тебе открыться, — он шпигует ее аргументами как пулями, и Кире кажется, что она не выживет после этого расстрела.

Поэтому Кира и не пытается. Она принимает смерть в таком облике, в котором она предстает перед ним — в облике Стайлза. Вот что он несет с собой, вот что сводит в нем с ума и привлекает — непомерное чувство… обреченности. Ты смотришь в его глаза и понимаешь одно: даже когда ты исполняешь свои желания и преодолеваешь страхи, какая-то их часть все равно остается с тобой. Что-то типа фантомных болей. Болей, которые останутся с тобой навсегда и будут медленно, но верно разрушать тебя изнутри: твой третий барьер, твое прогнившее сердце, твою и без того дерьмовую жизнь.