Лузитанская лира

Бьет десять. Солнце шпарит, как шальное.
Маркизы тень дают домам-дворцам,
Но сякнут родники в садах от зноя,
И взоры раскаленной белизною
Прохожим обжигает макадам[138]

.

Rez-de-chaussee[139]

в покой погружены,Хоть кое-где уже открылись шторы,
И к завтраку хозяева званы,
И через окна на столах видны
Сверканье хрусталя и блеск фарфора.

Довольство и комфорт — какое счастье!

Как я по ним тоскую и томлюсь!
К себе в контору шел не торопясь я —
Ведь я стремлюсь на службу, большей частью
Так, словно там в параличе свалюсь.

Внезапно я на лестнице одной

Растрепанную увидал девчонку,
Что тихо препиралась со слугой,
На мрамор, сходный с шахматной доской,
Поставив с разной зеленью плетенку.

Потом она с колен сердито встала,

И разглядел я, солнцу вопреки,
Ее одежду, где заплат немало,
Лицо, что красотою не блистало,
И синие бумажные чулки.

«Бери иль уходи и впредь не смей

За гниль такую требовать с запросом»,—
С площадки бросил холодно лакей,
Швырнув медяк заплесневелый ей,
И тот хлестнул по спелым абрикосам.

Тогда нежданно в голову пришло мне

(По-своему на мир художник зрит!):
«Вдруг солнце колорист столь неуемный,
Что зелень у разносчицы наемной
Возьмет и в плоть живую претворит?»

Хлеб булочник клиентам разносил

И под тяжелой ношею сгибался,
И ноздри сдобный аромат дразнил,
И, выбиваясь из последних сил,
Придверный колокольчик заливался.

А мне меж тем все так же рисовалось,

Что в неживое жизнь я смог вдохнуть,
И дикая мечта моя сбывалась:
В арбузе голова мне открывалась,
В кочне капусты я провидел грудь.

В маслинах (масло жмут из них у нас),

Поблескивавших средь листков зеленых,
Извивы кос мне грезились подчас,
А в гроздьях винограда — четки глаз,
Меж реп-костей, от мяса оголенных.

Плодов напоминали очертанья

Лицо иль щеку, плечи или рот,
И, словно этой пышности венчанье,
Струя вокруг себя благоуханье,
Торчала дыня, как большой живот.

Я думал: «Схожа с пальцами морковь,

В томатах сердце доброе таится,
А в вишнях сок напоминает кровь.
В материи — и в той живет любовь,
Зародыш каждый силится развиться».

Сияло солнце. Небо золотилось.

За ношу, полегчавшую вдвойне,
Рукою зеленщица ухватилась
И в сторону мою поворотилась:
«Клиентов нет… Не пособите ль мне?»

Едва она на помощь позвала,

Я в свой черед за ручку взялся тоже,
И от земли, к которой, тяжела,
Корзина разве что не приросла,
Ее с трудом мы оторвали все же.

«Спасибо! Да хранит вас провиденье!..» —

И это дало мне такой заряд
Восторга, сил и самоуваженья,
Какой лишь крепкое пищеваренье
И добродетель стойкая сулят.

И в разные мы стороны пошли.

Бедняжка в юбке чересчур цветастой
Шагала, узкобедрая, в пыли
И гнулась под плетенкой, а вдали
Стук экипажей раздавался часто.

Из лейки поливал горшок с вьюнками

Малыш в окне, от солнца голубом,
И брызги, подсиненные лучами,
Казались драгоценными камнями
И звездной пылью сыпались кругом.

Шел от плетенки свежий дух в простор,

Свистела канарейка где-то рядом,
За жалюзи m'enages[140] вступали в спор,
И апельсинный свет почти в упор
Разбрасывало солнце по фасадам.

Торговка удалялась, выхваляя

Товар свой, нераспроданный пока,
И мне она понравилась такая:
В дешевом ситце, дерзкая, худая,
С руками, подпиравшими бока.

И высились надменно с двух концов

Набитой сельской зеленью корзины,
Откуда не повысыпать плодов
Девчонке многих стоило трудов,
Две тыквы, словно ноги исполина.