Лузитанская лира

            Я — словно узник; все меня изводит —
И часовых шаги, и по решетке стук;
Вот только лишь старух да девочек вокруг,
А не преступников мой скорбный взор находит.

            Во тьме томлюсь я, но огни зажгут —

И вовсе взбесится мой аневризм бесчинный.
Предстанут мне тюрьма, кресты, собор старинный,
И сердце схватит так, что слезы побегут.

            Уже в квадратах света мостовая —

Из окон льют его кафе и кабаки,
Жилые этажи, табачные ларьки.
Луна слепит — точь-в-точь арена цирковая.

            Меж двух церквей, немного в стороне,

Кружок духовных лиц стоит в одежде черной,
И мысли — как моя фантазия ни вздорна —
Об инквизиции на ум приходят мне.

            Там, где дома смело землетрясенье,

Возводят новые — везде один шаблон,
Но колокольни вновь торчат со всех сторон,
Крутые спуски вновь препятствуют движенью.

            В общественном саду на пьедестал

Меж крашеных скамей и перцев худосочных
Эпический поэт при шпаге, в латах прочных,
Угрюмый, бронзовый, монументальный, встал.

            Что будет, коль беда плеснет крылами

И мор пойдет косить недужных бедняков?..
Чу, горн! К поверке ждут солдат-отпускников.
Посереди лачуг блестит дворец огнями.

            Вот из казарм, что в средние века

Странноприимными монастырями были,
Пехота с конницей неспешно запылили —
Им патрулировать, не рассветет пока.

            Тебе, о город, где всем нам так сиро,

Я страсть угасшую разжечь во мне не дам.
Свет фонари струят на траур модных дам,
Словно приклеенных к витрине ювелира.

            Вот и статистки, примадоннам вслед —

Швеи, цветочницы, девчонки из passages[142],
Так за рабочий день уставшие, что даже
У них и голову поднять-то силы нет.

            Чем более реальность хаотична,

Тем интересней мне сказать о ней в стихах,
И я вхожу в своих надтреснутых очках
В brasserie[143], где в домино играют, как обычно.

III

ПРИ СВЕТЕ ГАЗА