Львенок

— О-очень рад! О-очень! — пока Вашек заикался, барышня Серебряная будто хлестала меня двумя угольно-черными хлыстами, одновременно пытаясь вставить хотя бы слово. Но потом передумала и обратилась к моему другу с вопросом:

— С вами уже все в порядке, господин профессор?

Из-под багреца на лице Вашека проступил пурпур.

— Да, разумеется. Ничего серьезного со мной не произошло. Я пережил тогда такой… такой волнующий момент… такой…

Говоря с русалкой, Вашек неукоснительно пользовался литературным чешским языком. Вероятно, именно это обстоятельство, ибо ничего иного я заподозрить не мог, и вдохновило барышню Серебряную на сильнейший приступ щебетания, который никогда прежде мне у нее наблюдать не доводилось. Я смотрел на нее, открыв рот, и к тому времени, как мы заняли места вокруг столика в рыбном ресторане, успел уже превратиться в скучного тихого слона.

Я все время только слушал. Они беседовали о физкультуре, причем так, будто на свете нет темы увлекательнее; у барышни Серебряной (конечно же, неслучайно) выскользнуло из платья одно коричневое плечико, и она так и оставила его снаружи. Она, наверное, носила лифчик без бретелек, потому что ничего, кроме этого теплого бархата, видно не было, и мне это нравилось. В русалке мне вообще все нравилось.

Кроме того, что она с чрезмерным энтузиазмом отдается беседе с этой ходячей коллекцией комплексов, а мною совершенно пренебрегает. Или это часть игры? Присмотревшись к Вашеку, к его лишенному мимики лицу спортсмена, я с удовлетворением констатировал: совершенно немыслимо, чтобы этот девственник вскружил голову загорелой барышне. Да, она недолюбливает редакторов, но тем не менее награда за постоянство мне обеспечена. А дожидаться ее я готов хотя бы даже целых две недели.

Потом мне на выручку подоспела сама судьба. Вашек как раз объяснял упражнение, которое называлось «кувырок с подбросом из упора назад» или что-то в этом роде, и для наглядности помогал себе руками. Перед ним стояла тарелка, полная тршебоньского соуса. То, что произошло дальше, имело безусловное право быть включенным в список дурацких личных достижений этого атлета — тех его достижений, которые достойны стать киногэгами. Он хотел опереться руками о стол, чтобы продемонстрировать этот самый кувырок, но оперся о тарелку с соусом. Последний взметнулся вверх и залил барышню Серебряную: от груди до колен ее покрывал теперь слой вареных измельченных молок.

Она неподражаемо взвизгнула:

— Господи! Новое платье!

Вашек оцепенел. Потом, двигаясь, как робот, он достал из кармана грязный носовой платок и устремил свою негнущуюся руку к бюсту барышни Серебряной; на полпути его рука сменила направление и начала судорожно размазывать соус по подолу.

— Погодите! Не надо!

Девушка резко поднялась. В ее глазах стояли слезы, что вызвало у меня сильнейший прилив нежности. Я никогда не видел ее плачущей, да к тому же из-за нового платья. Но тут уже официант заметил, что произошло; торопливо, точно при капитализме, подлетев к пострадавшей, он принялся хлопотливо ее опекать:

— Будьте так любезны пройти со мной на кухню. Мы попробуем смыть это теплой водой.

Олицетворенная взволнованность, он увел русалку, горестно взирающую на свой подол и провожаемую любопытными взглядами. В ее черных глазах явственно поблескивали слезинки, и моя нежность сменилась мощным валом глубокого сочувствия. Второй официант подошел к Вашеку, произнес с насмешливой вежливостью «Разрешите?», ловко переставил тарелку с остатками соуса на сервировочный столик и пометал скатерть.

Когда мы сели на свои места, Вашек был бледен и совершенно уничтожен.

— Обхохочешься, а? — промямлил он.

— Да уж, — согласился я. — Надеюсь, ты к этому так и отнесешься.

К счастью, он думал иначе. И сказал:

— Я пошел.

— Топить горе в вине?

Он не слушал.

— Пожалуйста, скажи ей, что за платье я заплачу. Вот… — он извлек из бумажника пятьдесят крон. — Это за обед.

— Погоди! Есть-то я его за тебя не буду!

— Значит, вернешь. И отвези ее домой на такси. Ей надо будет переодеться. Я пошел.

— Размазня ты, вот кто!

— Без тебя знаю. И совершенно незачем мне об этом напоминать.

— Дождись ее и извинись. И сам вези ее на такси. В такси можно начать атаку.

Я подначивал его совершенно безбоязненно, я знал, что он никогда так не поступит.

— Пока, — буркнул он, чуть не плача.

— А билеты?

Он остановился и снова достал бумажник.

— Вот они. Бери все. Теперь мне туда дорога закрыта.

И тут меня осенила гениальная идея.

— Открыта! Ее там не будет. Она сказала, что ей надо поехать к каким-то родственникам. Если ты не против, я захватил бы Веру.

— Естественно, я не против.

Я вернул ему один билет.

— Оставь его себе и приходи. Не дури, понял? Вере ты нравишься. А я попробую как-нибудь уладить эту историю с платьем.

Вашек обреченно махнул рукой, однако билет забрал. И направился к выходу. Его жуткая спортивная кепка скрылась за углом.