Львиное Сердце

Никто не упомянул о том, что герцог давно уклоняется от брака с Алисой. Песок в часах политических и семейных союзов способен пересыпаться в любую сторону, подумал я. Много раз за предыдущие десять лет эти люди враждовали между собой, а теперь их пути сошлись, и, более того, они готовились стать родственниками.

Для обоих предложение выглядело разумным. Породнившись с Филиппом благодаря браку с Алисой и став признанным всеми наследником, герцог не только обеспечивал прочный мир и собственное будущее, но и обретал свободу, чтобы отправиться в Святую землю. Филипп, со своей стороны, получал то же самое, но, кроме того, мог быть уверен, что рознь между Генрихом и Ричардом продолжится.

– Джон, этот щенок, не обрадуется твоему предложению, но мой господин отец сочтет его правильным. – В голосе Ричарда прозвучала печальная нотка. – Из двух его сыновей только я способен править. Вопреки своей слепой любви к Джону, отец просто обязан это видеть.

Даже теперь какая-то часть его существа желает примирения с Генрихом, решил я.

– Надеюсь, так, но я обеспокоен, – заметил Филипп сочувственно. – Почему Джон не принял крест, как ты или твой господин отец? Или как я? Есть только одно разумное объяснение: Генрих намерен сделать своим преемником Джона и возложить на него заботы по управлению королевством на время участия в Крестовом походе.

Ричард не ответил, но спина его напряглась.

Правдив ли был слух, не знаю, но Филиппу удалось нанести укол в самое уязвимое место. Шатору и прочие замки в Берри мало что значили для герцога. Как и Керси с его тысячью марок. Даже Крестовый поход казался чем-то незначительным в сравнении с тем, что пять лет спустя после смерти Молодого Короля Ричард не был провозглашен отцовским наследником. Вот что было для него по-настоящему важно.

Припомнив, с каким злорадством Филипп наблюдал за ссорой герцога и Генриха в Шатийоне, я обеспокоился, как бы страстное желание Ричарда не довело его до предательства.

Я поделился своими мыслями с де Дрюном, которому голова на плечах служила не только ради красоты. Жандарм фыркнул, а когда я недоуменно посмотрел на него, сказал:

– Герцог не с последним дождем на эту землю упал, Руфус. Филипп ведет свою игру, это верно, но и наш хозяин тоже. Да меня скорее в сонм святых возведут, – он молитвенно сложил руки, – чем он женится на Алисе.

Я рассмеялся. Больше ничего не оставалось, и к тому же, напомнил я себе, Ричард знает, что делает.

Фиц-Алдельм не успел присоединиться к нам до того, как мы въехали в Бонмулен. Раз герцог вспомнил о его отсутствии, но потом, поглощенный неотложными делами, больше не заговаривал о нем. Я тоже не сильно задумывался на этот счет – погода, пока мы ехали, все ухудшалась. Звонили шесть, когда мы, промокшие и озябшие, добрались до аббатства, где должно было состояться совещание. Пространство перед монастырем заполняли кони и люди: Генрих и его свита уже прибыли.

Появился Фиц-Алдельм и громко извинился перед герцогом. Накануне его разбила лихорадка, и монах-лекарь, осмотревший его, посоветовал воздержаться от путешествия. Теперь он совсем здоров. Ричард махнул рукой и спросил, нет ли ответа на письмо, переданное через Фиц-Алдельма королю. Мой недруг с сожалением покачал головой, и оба заговорили о предстоящей встрече.

Я соскочил с Поммерса, намереваясь пойти в дом для священников, назначенный местом встречи. За время пути мы обговорили это с де Шовиньи и Овейном. Хотя перемирие действовало, мы не доверяли Генриху. Недружелюбные взгляды, которыми встретили нас, укрепили наше желание загодя ознакомиться с полем боя, если вдруг дойдет до драки.

Хлопнула закрывающаяся дверь, и я повернул голову. Изумление охватило меня. Из помещения, служившего, по моим представлениям, монастырским инфирмарием[17], вышел не кто иной, как Джон, брат Ричарда. Это была та самая дверь, из которой появился минуту назад Фиц-Алдельм. Не было и речи о том, что Джон тоже болен, – он выглядел свежим, как форель, довольным, как кот, свернувшийся у очага зимней ночью, и наш приход нисколечко его не смутил.

Они с Фиц-Алдельмом разговаривали, решил я, и предчувствие чего-то недоброго шевельнулось внутри. Вызванный к герцогу, я задвинул эти подозрения поглубже, не поразмыслив о них так, как следовало.

Генрих не показывался. Вскоре мы узнали, что он захворал и прибыл в Бонмулен на носилках, а не верхом на коне, как подобает королю. Но он примет участие во встрече, настаивал его гонец.

– Пусть будет здесь к девятому часу, – заявил герцог, не проявляя никакого беспокойства за отца. – К тому времени я обогреюсь и обсохну, а также успею набить брюхо.

Филипп согласился, гонец поклонился и вышел.