Львица по имени Лола

Господи, сколько в тебе лжи, Лев? Как она помещается в твоем ладном и компактном теле? Как вообще в одном человеке может быть столько лжи? Она же должна отравить, все выжечь внутри, нельзя жить и все время лгать. Или ты не человек вовсе?

Дина прерывисто вздохнула, стиснула зубы. Никуда сейчас ей нельзя уйти, нигде ей нет места. Только в одно место ей сейчас открыт путь.

Пойти и посмотреть в глаза. Что-то она должна понять. Или что-то должно умереть окончательно, то, что еще там, где-то внутри тоскливо и агонически бьется.

Ты скажешь мне правду, Лев. Ты скажешь мне правду, Лола. Хотя бы раз в жизни — но вы скажете мне правду. Оба.

Глава 11. И слезы льются из глаз, и понимаю сама — так не бывает

— Лола, к тебе дама с визитом.

— На хер.

— Ну попробуй.

Левка крутанулся на табурете к двери и неверяще уставился на стоящего в дверях и ухмыляющегося Гаврю. А тот уже сторонился, пропуская гостью.

И как в замедленной съемке Левка увидел, как в гримерку входит Дина.

Где она не была уже несколько недель.

Узкие черные джинсы. Черная рубашка. Волосы, обычно распущенные, стянуты в хвост. Лицо без обрамления волос кажется каким-то голым, беззащитным. И цветы.

Белые хрупкие лилии.

Он начал медленно вставать. Дверь с негромким щелчком закрылась. Он смотрел, как к нему медленно подходит Дина. И молчал, придавленный ощущением так же медленно и неотвратимо подступающей беды.

Дина не виделась с Лолой с того самого дня, когда все случилось. И вот теперь… теперь…

Все происходило медленно. Дина медленно подняла руку. И стянула с его головы парик.

— Ну, здравствуй, Левушка.

Стены медленно поплыли у него перед глазами. То, от чего он так легкомысленно и беспечно отмахивался, случилось. Неизбежное произошло.

Он не мог ничего сказать. Молчал, словно парализованный с головы до пят каким-то мощным токсином. Дина смотрела на него, наклонив голову. Разглядывала.

— Скажи, как это было? Быть со мной? — говорит она тихо. — Смешно? Противно? Или все неважно, когда на кону большие деньги?

Лев мгновенно понимает, о чем она. Пока он стоял, парализованный, мозг, оказывается, работал. И сейчас выдал результат. Сдал Лолу Разин. И он же выдал чудовищную интерпретацию этой и так с большим трудом поддающейся логическому объяснению истории.

Тебя столкнули в выгребную яму, милок-голубок. Попробуй, выберись.

— Дина, послушай… — нет голоса, совершенно нет. Прокашлялся. — Я понимаю, что бессовестным образом опоздал с объяснениями. Но поверь мне, у меня они есть. Все совсем не так, как тебе рассказали.

— Ты мне лгал.

— Да, но…

— Ты мне лгал с самой первой минуты нашей встречи, с самого первого слова! — а вот у Дины голос есть, и он набирает гневную громкость. — Ты не сказал ни слова правды!

— Дина…

— Ты очень талантливый актер, Лев Кузьменко… — громкость уходит, а приходит горечь. — Какой ты создал великолепный образ. Даже два образа. Яркая певица Лола и прекрасный принц Лев. А какой ты настоящий? Я же не знаю, кто ты такой…

— Пожалуйста, послушай меня. Я не лгал тебе в главном. Я…

— Ты читал «Театр» Моэма?

Да откуда они все на его голову — то Пруст, то Шекспир, то Моэм?!

— Нет.

— Там был такой герой, — Дина говорит так, словно читает ему лекцию по литературе. — Сын главной героини. А она актриса, великая британская актриса. И сын ее спрашивает — дословно не помню, но за смысл ручаюсь: «Мама, когда в комнате нет никого, перед кем можно было играть какую-то роль, кого ты видишь в зеркале? Там вообще есть кто-то? Ты отражаешься в зеркала одна или видишь там пустоту? Ты существуешь, если рядом нет тех, для кого можно играть роль?». Когда я читала, мне эти слова казались ужасно претенциозными, надуманными, — Дина криво усмехнулась. — А теперь я хочу спросить тебя: «Кто отражается в зеркале, когда ты один?». Когда нет публики, перед которой надо играть Лолу. Когда рядом нет маленькой дурочки, перед которой надо изобразить влюбленного. Кто отражается в зеркале, когда сняты все маски? Какой ты без всего? Мне кажется, я не знаю этого человека. Если это вообще человек, конечно…

— Дина! — он не выдержал финала этой горестной исповеди, шагнул к ней. А она отступила. Глаза у нее сейчас абсолютно черные на бледном лице.

Под ноги ему полетели белые лилии.

— Будь ты проклят, Лев Кузьменко!

Дверь закрылась так же с тихим щелчком.

***

— Левко, ты куда пропал? Второе отделение уже должно начаться!

— Правда? — Лев разогнулся. Поправил слегка помятые от падения лилии, которые теперь стояли в вазе. — Уже иду.

— Ты чего-то странный какой-то, Левко, — Гавря обеспокоенно смотрел на него. — Ты себя нормально чувствуешь? Ел сегодня?

— Гаврик, ты мне не мама.

— Я тебе папа, — неожиданно серьезно ответил Гаврилов. — Ты на себя в зеркало посмотри.

Посмотрел. Поправил диадему, от которой по-прежнему болит голова. Мизинцем подтер чуть смазавшуюся помаду. Макияж глаз безупречен, глаза сухи.

Поправил корсет, взял со столика веер, подошел к двери.

— Я в порядке, пропусти.

Если тебе так тошно, что хочется умереть — пойди и умри на сцене, чтобы публика была довольна. Первая заповедь артиста. А слез клоуна никто не увидит.