Львица по имени Лола

Человек ли ты?

Лев отвернулся, с его губ сорвалось едва слышное шипение, которое он попытался приглушить ладонью. Мать и Ту смотрели на него одинаково встревоженно.

— Левушка… — Лариса Константиновна коснулась его руки. — Что случилось? Вы поссорились с этой очаровательной девушкой? Ничего, это бывает, это…

Это край. В своем вранье он достиг края. Еще шаг, еще хоть одно слово неправды — и он полетит вниз без шансов когда-либо выбраться. И лавина лжи погребет его под собой необратимо.

Лев достал из кармана телефон и под все более встревоженными взглядами принялся в нем рыться. Нашел и включил запись. Положил телефон перед матерью и Ту.

— Вот. Смотрите.

А сам принялся за пирог. К чёрту сшитые по точным мерам концертные платья. Сладкого хочется просто смертельно.

В небольшой светлой кухне раздался голос. Левка ткнул в запись, не особо глядя, а теперь поморщился. Но продолжил есть абрикосовый пирог под «Summer time». Так прошла минута или две.

— Левушка… — мать остановила запись. Голос ее звучал нерешительно. — Это все, конечно, очаровательно, и девушка прекрасно поет, и данные сценические у нее замечательные… но это же не та девушка, которая приходила ко мне. К чему ты нам это показал?

Лев вздохнул. Он был уверен, что будет понятно и так. Словами объяснять все он просто не мог.

— Погодите-ка… — Тура взяла телефон, снова включила запись, поднесла телефон совсем близко к лицу. — Левка, это ТЫ?!

Лариса Константиновна выпустила из рук только что поднесенную к губам чашку.

Потом они дружно спасали от воды телефон, вытирали стол и пол. Точнее, это делал Лев. А обе женщины, как только им вернули спешно протертый полотенцем телефон, вцепились в него мертвой хваткой. И на кухне зазвучали одна за одной песни из репертуара Эдит Пиаф, Марлен Дитрих, Эллы Фитцджеральд, Людмилы Гурченко и бог весть кого еще. А Левка молча уминал уже третий кусок пирога.

— Вот, давно бы так…

— В платье не влезем.

— Новое сошьем. А то и вовсе, давай брючный костюм пошьем. Как у Марлен Дитрих. Мне должно быть хорошо в мужском.

— Да что ты говоришь…

— Левушка… — мама промокает полотенцем невесть откуда взявшие слезы. — Как же это талантливо… Почему ты скрывал?!

— Потому что… — медленно отвечает за него Ту. — Потому что он считал, что мы будем его осуждать. Да, Левка?

— Ну… — Лев, ни на кого не глядя, неловко подбирает пальцем крошки с тарелки, не думая, отправляет их в рот. Облизывает пальцы, а потом осекается. — Да.

— Как?! — вскакивает Лариса Константиновна. — Как этого можно стесняться?! Это же красиво, стильно. Талантливо!

— Мам, если ты не заметила, я там изображаю женщину.

— И что?! — Лариса Константиновна тянется к пачке сигарет, лежащей на подоконнике. — Турочка, я покурю, пока мальчиков нет, хорошо?

— Да, конечно, — кивает Ту.

— И я тоже покурю, — Лев встает с места.

Мать замирает с незажжённой сигаретой.

— Ты куришь?!

— Более того, я еще и выпиваю иногда, — Левка с каким-то идиотским мальчишеским удовольствием прикуривает — впервые в жизни на глазах у матери. — И еще… В общем, я давно не мальчик, мам.

— Вижу… — Лариса Константинова растеряно смотрит на огонек протянутой к ней зажигалки. Потом решительно тоже прикуривает. — Вот уж не думала, что буду курить вместе с сыном… Надеюсь, хоть ты не куришь, Турочка?

— У меня муж спортсмен, мне нельзя, — усмехается Ту. И от ее улыбки общая неловкость и напряжение — становятся меньше.

— Так вот что я тебе скажу, мальчик мой… — после пары затяжек продолжает свою мысль Лариса Константиновна. — Традиции, при которой мужчина играет роль женщины — много-много лет. У Шекспира в театре «Глобус» женские роли играли мужчины.

— Это было черт знает сколько лет назад… — решился возразить Лев.

— А про театр Кабуки ты слышал?

— Нет.

— Все-таки давно пора взяться за твое образование! — решительно разгоняет Лариса Константиновна табачный дым в сторону от Ту. — Это японский театр. Там эти традиции до сих пор сохраняются. В театре все роли играют только мужчины. Более того, там эта профессия передается от отца сыну, там целые династии. Я была на их гастролях в Москве, это совершенно потрясающее, завораживающее зрелище! Никакой пошлости, дивная эстетика и пластика.

— Мам, но это же… — Левка кивнул на свой телефон. — Ни разу и далеко не Кабуки.

— Какая разница, как назвать! Главное, что это — талантливо и красиво. И этого совершенно, категорически нельзя стыдиться!

Лев перевел взгляд на Ту. Она спокойно кивнула. И Левка медленно опустился на стул. Словно во сне почувствовал, как подошла и обняла за плечи мать. Как по спине прошлись пальцы Ту. Вздохнул — и обнял обеих разом.

Какое это счастье — когда тебя понимают, принимают и обнимают любимые женщины. И какая жгучая острая боль — что не все.

***

Левка сидел и смотрел на свои руки на руле. Уже все рассмотрел — заусенец у ногтя мизинца правой руки и торчащую нитку в оплетке руля. А решиться все никак не мог. Снимать одежду в машине ему не впервой, а вот все остальное, что задумал — внове.

Уже стемнело, но еще тепло. Пора. Сколько можно сидеть. Лучше не станет.