Львы Аль-Рассана

Это спокойствие, этот единственный образ был для него главным образом стиха. Место, защищенное от ветра, в кои-то веки, где звуки мира и все яркие краски – звуки и краски, которые он по-прежнему любил! – могут померкнуть и где, как по волшебству, может родиться обманчиво простое искусство.

Стоя там, где он стоял уже однажды ночью, когда впервые пришел сюда, на берегу озера Серрана, ибн Хайран понял, что ему еще предстоит долгий путь к тому темному пруду. Вода и вода. Мечта ашаритов. Вода, которая питает тело, и те воды, которых жаждет душа.

«Если я не поостерегусь, – сказал он себе, – то стану ни на что не годным, способным только бормотать загадочные наставления под какой-нибудь аркой в Сорийе. Отпущу бороду и волосы и буду бродить босой, в лохмотьях, и мои ученики будут приносить мне хлеб и воду ради поддержания жизни».

Вода, которая нужна телу, и воды, которых желает душа.

При свете голубой луны он разглядел фонари, что висели на снастях всех рыбацких лодок. Они еще не горели. Их зажгут завтра. Карнавал. Маски. Музыка и вино. Наслаждение игрой факелов. Блеск до самого рассвета.

Иногда темноту необходимо отодвигать прочь.

«Возлюбленный Аль-Рассан, – подумал он в этот момент, и мысль эта поразила его остро и внезапно, словно кинжал из-под плаща друга, – доживу ли я до тех времен, когда придется написать элегию и о тебе?»

В том потайном, похожем на жемчужину саду Аль-Фонтаны, много лет назад последний слепой халиф Силвенеса приветствовал его, как долгожданного гостя, перед тем как кинжал – из-под плаща друга – прикончил его.

Аммар ибн Хайран вздохнул и покачал головой. Возможно, хорошо было бы иметь сегодня рядом друга, но он строил свою жизнь иначе, и размышлять об этом сейчас было бы проявлением слабости. Альмалик мертв, и это породило часть – бо́льшую часть – нынешних трудностей.

Два дня назад было решено, хотя об этом еще никому не известно, что через две недели, в полнолуние белой луны, армия наемников Рагозы выступит в поход на Картаду, чтобы отнять этот город у отцеубийцы. Они отправятся в поход от имени маленького мальчика, старшего сына Забиры, которая просила крова и поддержки у эмира Бадира и заступничества у священных звезд.

Ибн Хайран еще несколько мгновений стоял неподвижно, потом повернулся спиной к воде и лодкам и пошел обратно. В последний раз он приходил сюда, к озеру, в ту ночь, когда Джеана бет Исхак ждала его у складов. Когда в больнице им встретился Родриго Бельмонте и они двое оставили Джеану там и ушли, смеясь, а потом неожиданно отправились выпить вместе. В ночь того дня, когда он приехал, того дня, когда они бились бок о бок.

Что-то в этом было слишком интимное, вызывающее глубокую тревогу.

«Джеана сегодня вечером на пиру выглядела удивительно прекрасной», – подумал он, без всякой связи с предыдущим. Его шаги гулким эхом отдавались на досках пристани. Он подошел к первым складам и двинулся дальше. Улицы были пусты. Он был совершенно один.

Она надела наряд из ярко-красного шелка, экстравагантный, и только украшения из лазурита и белая шаль были уступками закону об одежде киндатов. Аммар подумал, что, должно быть, это Хусари подарил ей платье, а бен Аврен – драгоценности.

Украшенные жемчужинами волосы и лазурит в ушах и на шее придавали дополнительный блеск ее глазам, и лекарь вызвала всеобщее оживление, когда вошла в пиршественный зал, хотя здесь давно привыкли к ней, всегда практичной и скромной, со дня ее приезда. «Иногда, – подумал он, – люди приходят к такому моменту в жизни, когда им хочется сказать о себе нечто другое».

Сегодня вечером он пошутил насчет того, что она старается привлечь взгляд эмира. Предположил, что она питает надежду первой из женщин-киндатов стать супругой правителя в Аль-Рассане. «Если на меня снова будут держать пари, – ответила она сухо, как всегда быстро среагировав, – дай мне знать: на этот раз я сама не отказалась бы от возможности заработать немного денег».

Позже, после застолья, когда отзвучали музыка и стихи, в том числе и его собственные, он искал ее, но она уже ушла. «И Родриго Бельмонте тоже», – пришло ему в голову только сейчас. В его мозгу, словно легкое облачко по лику луны, промелькнула странная мысль.

Эти двое, подумал он, шагая к центру города, были единственными людьми в Рагозе, с которыми он хотел бы поговорить в этот миг. Такое странное сочетание. Воин-джадит, женщина-лекарь из киндатов.

Потом он поправил себя. Был и третий. Еще один. Он сомневался только, что визирь Рагозы сейчас пребывает в одиночестве, и очень сильно сомневался, что тот согласится обсуждать нюансы поэзии так поздно ночью, лежа в постели с Забирой, столь искусной и соблазнительной.

Как оказалось, он одновременно был прав и ошибался. Так или иначе, он шагал домой один, в дом и сад, которые снял на краю окружавшего дворец квартала за счет малой части того огромного богатства, которое заработал на службе у покойного правителя Картады.