Львы Аль-Рассана

– А куда бы ты поместил себя, старый друг, на этом блистающем небосводе?

Теперь визирь тоже улыбнулся.

– По правде говоря, это легко. Я – луна рядом с вами, мой добрый повелитель.

Эмир обдумал этот ответ. И покачал головой.

– Это неточно, Мазур. Луны бродят по небу. За это твой народ получил свое прозвание. А ты – нет. Ты всегда был постоянен.

– Спасибо, мой господин.

Эмир скрестил руки и продолжал размышлять.

– Луна также ярче, чем кометы во тьме, – сказал он. – Но, поскольку она всем знакома, она меньше привлекает к себе внимание.

Мазур слегка наклонил голову, но ничего не ответил.

– Ты завтра ночью собираешься выйти на улицу?

Мазур улыбнулся.

– Я всегда выхожу. Ненадолго. Карнавал полезен: можно прогуливаться под маской и оценивать настроение в городе.

– И только долг влечет тебя на улицы, мой друг? Ты не получаешь удовольствия от этой ночи?

– Этого я никогда не утверждал, мой повелитель.

На этот раз они обменялись улыбками.

Через несколько секунд Бадир задумчиво спросил:

– Но почему обыкновенная вода из пруда, Мазур? В его стихотворении. Почему не просто доброе красное вино?

И это визирь ему тоже объяснил.

Немного позже Мазур бен Аврен покинул своего эмира. Когда он наконец вернулся в свои апартаменты во дворце, его ждала госпожа Забира.

Она, разумеется, украшала своим присутствием пир и хотела задать ему все вопросы, какие только мог задать человек, хорошо знакомый с дворцовой жизнью и желающий возвыситься при дворе. Она также тактично проявляла постоянную готовность удовлетворить любые потребности визиря Рагозы, причем так, что с ней не могла сравниться ни одна из предшественниц.

Собственно говоря, именно так она и поступала всю зиму, к его изумлению и удовольствию. Он считал, что слишком стар для таких вещей.

Позднее, ночью, когда он уже отплывал к берегам сна, чувствуя рядом с собой юную наготу ее тела, мягкого, словно у кошки, и теплого, как приятное сновидение, Мазур услышал ее последний вопрос:

– Эмир понял, что хотел сказать ибн Хайран в своем стихотворении сегодня вечером? Насчет воды в пруду?

Она была умна, эта госпожа из Картады, и ум ее был острым, как лезвие кинжала. Ему следует помнить об этом. Он стареет, но не должен позволять себе стать уязвимым по этой причине. Он видел, как подобное случалось с другими мужчинами.

– Теперь уже понял, – пробормотал он, не открывая глаз.

Тут он услышал ее тихий смех. Этот смех, казалось, чудесным образом помог ему расслабиться, его звук ласкал. Ее ладонь скользнула по его груди. Забира слегка повернулась, чтобы еще теснее прижаться к нему.

– Я наблюдала за Аммаром сегодня. Я знаю его много лет. Думаю, его тревожит еще что-то, кроме… сомнений насчет долга. Но, по-моему, он пока сам этого не понимает. Если я права, то это будет забавно, правда.

Он открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее. И тут она сказала ему нечто такое, о чем он даже не задумывался. Женщины, давно уже решил Мазур бен Аврен, совершенно по-иному смотрят на мир. Это была одна из причин, по которым ему так нравилось их общество.

Вскоре после этого она уснула. А визирь Рагозы долго лежал без сна, обдумывая то, что она сказала, снова и снова вертел эту мысль, словно камешек в руке или как различные варианты концовки стиха:

Для твоего правителя, Рагоза,
Что уж давно правленьем справедливым
Народ свободный делает счастливым,
Да будет вечно, не иссякнет никогда
Вода спокойная из лунного пруда
И алого вина в бокале роза!

Возможно, он мог бы написать «в одиночестве у лунного пруда», размышлял Аммар ибн Хайран, но это внесло бы оттенок лести, пусть и очень тонкой, а он был не готов – так скоро после элегии в честь Альмалика – превозносить в стихах Бадира Рагозского. Почти готов, но не вполне. В этом и состояла проблема.

Конечно, именно львы в одиночестве приходят к воде напиться.

Он гадал, оскорбила ли эмира краткость его стиха. Жаль, если так. За пиршественными столами едва успела установиться тишина, а ибн Хайран, которого удостоили чести читать первым, уже закончил свое короткое стихотворение. Строки были такими простыми, какими он только мог их сделать, и больше напоминали добрые пожелания, чем клятву верности. Лишь один намек… лунный пруд. Если Бадир понял. Он в этом сомневался.

«Я слишком стар, – оправдываясь, сказал себе Аммар ибн Хайран, – чтобы злоупотреблять своим ремеслом».

«Каким именно?»

Внутренний голос всегда задает трудные вопросы. Он был солдатом и дипломатом, не только поэтом. Вот настоящие ремесла, которыми он зарабатывал себе на жизнь здесь, в Рагозе, как было и раньше, в Картаде. Поэзия? Она для того времени, когда ветры над миром стихают.

Что должен делать человек чести? К чему стремиться? К спокойствию того пруда, рожденного в мечтах и описанного в стихах, к которому лишь один зверь смеет выйти из-под темных деревьев, чтобы напиться при свете лун и звезд?