Львы Аль-Рассана

Родриго еще раз осторожно вздохнул; в его положении это было нелегко.

– Миранда, я женат на самой красивой женщине из всех мне известных. И не могу беспристрастно судить о подобных качествах у остальных. Она достаточно привлекательна. Синие глаза – редкость у киндатов.

– Понятно. Ты их заметил?

– Миранда…

– Ты заметил. – Выражение ее лица было обманчиво мягким. Он научился не доверять этому выражению. Камень под его спиной, казалось, невероятным образом увеличился в размерах.

– Меня учили замечать все, Миранда. В мужчинах и в женщинах. Если бы я был лучше обучен пятнадцать лет назад, я бы заметил, что ты – жестокая и безжалостная женщина.

– Возможно, – миролюбиво согласилась она. – Теперь уже поздно. Скажи, что я всегда говорю, когда ты уезжаешь из дома?

– О, Джад! Не начинай все сначала. Я знаю, что ты всегда…

– Скажи это. Иначе я опять найду стрелу. Я дала себе слово всадить в тебя стрелу в тот день, когда убила Гарсию де Раду. Два булавочных укола не в счет.

– Нет, в счет, – возразил он. – И это не булавочные уколы. – Он замолчал, увидев выражение ее лица, потом тихо произнес: – Я знаю, что ты мне говоришь. Что, если я пересплю с другой женщиной, ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня.

Она улыбалась, словно поощряя ребенка, который хвалится своей памятью.

– Хорошо. И так как я не хочу спать с другим мужчиной…

Родриго вздохнул.

– Ты меня убьешь, Миранда, я знаю. Позволь мне встать, пожалуйста.

Казалось, она обдумывает его просьбу, что уже было шагом вперед.

– Нет, – в конце концов ответила она. – Пока нет. Ты мне нравишься в таком положении.

– Что это значит? – спросил он, встревожившись.

Она подползла на коленях со своего места поближе к нему. Окинула его сверху оценивающим взглядом, потом хладнокровно разорвала на нем рубашку. Он широко раскрыл глаза. Ее руки занялись застежками и завязками его штанов. Ему стало трудно дышать.

– Миранда, – сказал он, – у меня под спиной лежит камень.

– Этого мы не можем допустить, правда? – прошептала она с преувеличенным сочувствием. Но все же просунула руку под него и достала смехотворно маленький камешек.

– Развяжи меня, любовь моя. Нам будет лучше, если я буду свободен.

– Ничего подобного, – ответила его радость, его мука, его жена, жестокий яркий свет его дней. – Нам будет очень хорошо и так.

Она покончила с его одеждой и начала снимать свою.

– Видишь, что я имею в виду? – сказала она, с улыбкой глядя сверху на его восставшую плоть. Произнося эти слова, она стянула через голову свою черную тунику. Под ней ничего не было. Ее маленькие груди при свете факела выглядели гладкими и тугими.

– Видишь? – снова спросила она. Конечно, он видел.

В конце концов он закрыл глаза, но лишь после того, как она совершила множество движений, приведших его в такое состояние, когда он уже не мог следить за течением времени или за чем-либо еще.

К тому моменту факел уже догорел, это он запомнил. Смотреть было невозможно. Только чувствовать. Губы и пальцы. Зубы, в самых неожиданных местах. Тесное, совершенное убежище ее тела, после столь долгого перерыва.

– Отпустить тебя? – выдохнула она ему в самое ухо.

– Никогда, – ответил Родриго, не открывая глаз.

Еще позже заходящая белая луна послала косой луч сквозь широкую щель в досках стены, и он осветил их. Родриго лежал под Мирандой, ее голова покоилась на его груди, темные волосы рассыпались, окутав их обоих. Он чувствовал ее мерное дыхание, впитывал ощущение ее кожи и ее запах, опьяняющий, как неразбавленное вино.

– Ладно, – пробормотала она, словно продолжая диалог. – Наверное, нам нужен хороший лекарь.

– Мне уж точно, – с чувством сказал он.

Это заставило ее рассмеяться. Но в какой-то момент, хотя трудно было заметить перемену, смех перешел в слезы. Он почувствовал, как они хлынули ему на грудь.

– Два года – большой срок, – сказала Миранда. – Родриго, я была к тебе несправедлива?

– Я не собираюсь проводить два года без тебя, – ответил он. – Так или иначе.

Она ничего не сказала. Слезы капали в молчании. Он поколебался, но в конце концов опустил руки – он освободил их от пут в первые же секунды после того, как его связали, – и обнял ее.

– О, чтоб ты сгорел, Родриго, – прошептала она, когда поняла, что он сделал, но на этот раз ее голос не был суров. Через мгновение она прошептала, говоря о самом грустном на свете – уходящем времени: – Они такие юные.

Он погладил ее по волосам, спускаясь по ним все ниже вдоль спины.

– Я знаю, – нежно прошептал он. – Знаю, любовь моя.

Он сам впервые убил человека в двенадцать лет. Но не сказал ей об этом. Не сейчас.

– Они все еще в хижине? – спросил Фернан.

– Угу, – ответил Диего.

– Что они там делают, как ты думаешь?

– Нет-нет, – поспешно вмешался священник Иберо. – Это нескромный вопрос!

– Я все равно не смог бы на него ответить, – со смехом сказал Диего. – Иберо, между прочим у тебя по-настоящему воинственный вид.