Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Не можешь иначе, да? Сам должен все контролировать, следить за всем. Это сильнее тебя. — Джованни вскидывает брови. Он говорит о делах, но имеет в виду и его жизнь, и семью, и Винченцо понимает это.

Пожимает плечами.

— Я такой, — произносит он так спокойно, как будто ничего не может с собой поделать.

Джованни наливает себе еще вина. Встряхивает головой и смеется.

— Ты сумасшедший!

— Вовсе нет. Чтобы заставить других уважать тебя и преуспеть в этом, надо вести себя независимо. Росси своими обвинениями думает меня запугать. Но как только они почуют твой страх, считай, они выиграли. — Он делает паузу. — А я не боюсь и дал ему это сегодня понять.

Карузо приподнимает уголок рта, изобразив однобокую улыбку, смягчившую его лицо.

— Ваш зять написал князю Сатриано с просьбой, чтобы Росси заплатил причитающееся ему жалованье, которое тот отказывается платить.

— К тому же я обратил его внимание на то, что вряд ли случайно собрания назначают на дни прибытия моих пароходов, — добавляет Винченцо. — Что соответствует действительности.

— Да, я представляю, как ты обратил его внимание, — усмехнулся Джованни.

Все смеются. Джованни зовет лакея, чтобы тот убрал со стола. Вскоре Карузо прощается. Он устал, ему надо отдохнуть, говорит. Джованни тоже уходит. Знает, что завтра им с Винченцо рано встать.

Винченцо остается один в столовой, погруженный в тишину, которую нарушает только ветер, бьющийся в окно.

Он вспоминает.

Вспоминает, как приехал в Марсалу впервые и увидел эту девственную землю близ моря. Вспоминает самую первую партию вина, трепет, с каким он смотрел на корабль, отплывающий во Францию с его марсалой.

Тогда связь с Рафаэле была крепкой. Они были друзьями, не только кузенами. Сейчас он даже не знает, где живет его брат.

Гордость смешивается с горечью, одиночеством и обидой. Пятнадцать лет назад все было по-другому.

* * *

Они сидели здесь, в этой же комнате. Из обстановки — только столик, диван и кресла. Самый разгар дня.

Рафаэле стоял перед ним.

— Я… почему ты обвиняешь меня, что я не люблю винодельню? Я вкладывал в нее душу, как ты, и даже больше, себя не жалел! Как ты можешь говорить, что я мало работаю? — Он разводит руками. На лице, минуту назад спокойном, сейчас выражение обиды и непонимания. Скуластое лицо побледнело. — Где я ошибся, Винченцо? Скажи мне, потому что я правда считаю, что сделал все возможное. И это… твоя благодарность?

В ответ на его возмущение Винченцо спокойно ответил:

— Дело не в твоем отношении к работе, Рафаэле. Я не сомневаюсь в тебе, знаю, что ты много трудишься, но этого недостаточно, дому Флорио нужно другое. — Он старался быть вежливым. Почему Рафаэле просто не согласится с его решением, и все? Почему он ведет себя так, будто выпрашивает милостыню?

Кузен продолжал настаивать. Печально и несколько по-детски, словно брат крадет у него что-то, в то время как винодельня принадлежит только Винченцо, и у него нет никакого желания делить ее с кем бы то ни было, а если он и поставил его управляющим, то лишь с целью увеличить доходы дома Флорио, на что Рафаэле оказался неспособен.

Разговор принимал острый характер. Винченцо сдерживался, как мог, но в итоге взорвался:

— Хватит, мне нечего больше добавить! Рафаэле, я принял решение. Я надеялся, ты будешь вести себя бойчее. Я тебя подгонял, писал тебе несколько раз, но безрезультатно — дела по-прежнему идут ни шатко ни валко. Все решено, хватит спорить!

Тогда на лице Рафаэле появилось новое выражение.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он, начиная раздражаться.

— Я просил тебя быть поактивнее, помнишь? Не отрицай этого. Бесполезно твердить мне, что ты не понимаешь. Иногда я даже отчитывал тебя в надежде, что ты прозреешь, покажешь когти. В этом мире никого нельзя пропускать вперед, ты же вечно осторожничал, всегда спрашивал разрешения… — Голос Винченцо теперь звучал обвинительно, зло. — Я терпеть не могу, когда жалуются и умоляют. Я выкуплю у тебя твою треть собственности, и этой суммой ты можешь распоряжаться как хочешь.

Но Рафаэле затряс головой. Лицо побагровело, голос стал резким.

— Нет, правда в другом! — Он схватился за спинку кресла. — Тебе не нужны родственники, на которых можно положиться, потому что я, — он стукнул себя в грудь, — я тебе никогда не врал. Тебе нужны слуги. Рабы.

Винченцо внимательно посмотрел на него, заметив, что его щеки как будто вдруг обвисли, словно Рафаэле начал подтаивать.

— Я верю в эту винодельню. Я вложил в нее душу, жизнь ей отдал, а сейчас ты у меня ее отнимаешь… Я не заслужил такого к себе отношения, — закончил он и вытер заблестевшие глаза.

Этот жест привел Винченцо в бешенство.

— Только не разводи нюни, как ребенок. У нас мужской разговор. О делах. Ты управлял моим предприятием, и мне не понравилось, как ты это делал. Я выкуплю у тебя твою долю, и аминь, все будет как раньше.

Несколько минут в комнате стояло гнетущее молчание, прерываемое тяжелыми вздохами Рафаэле. Потом он поднял голову и сказал.