Львы Сицилии. Закат империи

Когда Джованна сказала ей, что Иньяцио хочет встретиться с семейством Якона ди Сан-Джулиано в Тоскане, «чтобы объявить о помолвке», донна Чичча почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Иньяцио казался ей еще незрелым, слишком молодым, чтобы вступать в брак. Поэтому, поразмыслив, она решила спросить у духов предков, что ждет этот брак. Люди говорят, что, если к ним обратится человек с чистой душой, без дурных намерений, они дадут ответ и не солгут. Конечно, Джованна всегда была против этих «предрассудков».

И вот однажды летней ночью донна Чичча через сад вышла за ворота виллы и направилась на дорогу, к перекрестку, потому что там, как и на всех перекрестках, встречаются добро и зло, жизнь и смерть, Бог и дьявол. Она прошла мимо дозорного, но тот лишь кивнул ей. Дул резкий, порывистый ветер, и она накинула на голову шаль, чтобы защитить волосы от летевшего песка и листьев. Дойдя до перекрестка, она осенила себя крестным знамением, прочитала Отче наш и Аве Мария, чтобы не прогневить Господа, ведь она хотела поинтересоваться у духов предков о людях живых.

– Души умерших предков, трех повешенных, трех зарезанных, трех утонувших… – зашептала она, потому что эти слова никто не должен был слышать.

И стала ждать. И ответ пришел.

Сначала ей показалось, что она слышит звон колокола, но откуда он доносится, она понять не могла. Потом на одной из улиц появились три кошки. Три самки, судя по их окрасу. Они пересекли перекресток, затем остановились и посмотрели на нее гордо и с безразличием, как умеют только дикие кошки.

Тогда донна Чичча поняла: брак – да, но еще и женщины, много женщин, которые станут помехой. Она побрела назад, опустив голову, безразличная к ветру, который путал ее волосы. Подумав немного, она решила ничего не говорить Джованне.

Потом у донны Чиччи возникло еще одно искушение – снова расспросить духов предков о судьбе ребенка, ожидающего появления на свет, но что-то ее удержало.

Она смотрит на Джованну. Она любит ее как собственную дочь, в каком-то смысле так оно и есть. Ей не было и двадцати лет, когда ее приставили к ней. Сейчас Джованне пятьдесят, а ей семьдесят. Жизнь ее подходит к концу, но она боится не за себя: она знает, что, когда ее не станет, Джованне придется одной встречать невзгоды, которые выпадут на ее долю. Вот о чем сокрушается ее сердце.

* * *

На вилле в Оливуцце суматоха: Иньяцио вернулся. Повсюду чемоданы, ящики, сундуки, а еще шкуры животных, которые украсят стены или превратятся в ковры; шкура тигра, например, украсит кают-компанию яхты «Султанша». Стоит июльская жара, запах от шкур животных вызывают у Франки сильную тошноту – она на шестом месяце, и Джованна распоряжается немедленно их убрать.

Иньяцио вернулся из путешествия посвежевшим, полным сил: он ходит по дому, вверх-вниз по лестнице, напевает. За ним едва поспевает Саро, новый камердинер, который занял место Нанни. Иньяцио раздает указания, куда поставить коробки и чемоданы; время от времени он подходит к сидящей в гостиной Франке и целует ее в лоб. Из чемоданов появляются статуэтки, резные деревянные шкатулки, Иньяцио показывает безделушки жене, рассказывая, где и как их купил. Глаза у Франки светятся радостью, она счастлива, что муж снова рядом, разглядывает странные предметы, вдыхая пряный запах дерева.

Ближе к вечеру Иньяцио берет соломенную шляпу и со вздохом говорит:

– Нужно заскочить в контору.

Франка кивает:

– Возвращайся скорее, милый. Хочу послушать о твоей поездке, – говорит она, целуя его.

На пороге стоит Джованна и строго смотрит на Иньяцио, скрестив руки на груди. Она видела, что у ворот остановилась карета Ромуальдо Тригоны, и поняла истинные намерения сына.

– Разве ты не хотел заехать в контору? – с упреком спрашивает она.

Не замедляя шага, Иньяцио лишь машет рукой.

– Конечно, заеду, maman. Только завтра. Ничего не случится. А сейчас меня ждет Ромуальдо, – объясняет он и уходит на встречу с друзьями, которые ждут от него рассказа об африканских приключениях, а ему не терпится узнать, что произошло в Палермо в его отсутствие.

Джованна лишь озадаченно качает головой. Ее муж поспешил бы на пьяцца Марина и не вернулся бы домой, пока не проверил бы каждый журнал, каждую сделку. А вот сын… Что тут поделаешь, Иньяцидду совсем другой. Опустив голову, Джованна идет к себе. Сверху доносится грохот передвигаемых сундуков и звук торопливых шагов. Джованна поднимает глаза к потолку, вздыхает. Бросить жену и бежать к друзьям – плохой знак.

* * *

В спальне Иньяцио тесно от обилия сундуков и чемоданов. Обувь, сорочки и галстуки свалены как попало. Саро бросает грязное белье в большую корзину, которая уже настолько переполнена, что Диодата умоляет его остановиться, иначе она не сможет отнести ее в прачечную. Саро отходит в сторону, а Диодата, взвалив корзину на спину, идет к двери, но спотыкается о складку ковра и падает на пол.

– Боже мой, вот незадача! Тебе больно? – Франка и Саро бросаются к горничной. Диодата, красная от смущения, что-то бормочет в свое оправдание, а камердинер собирает разбросанные сорочки.