Львы Сицилии. Закат империи

– Моя дорогая, ты собираешься позировать одному из самых известных художников в Италии, если не Европы. Нельзя же выглядеть как монашка. – Джулия Тригона со скучающим видом сидит на краю кровати, подперев голову рукой. Юбка доходит до лодыжки, обрисовывая ее стройные длинные ноги.

В сорочке и пеньюаре Франка держит перед собой платье на вытянутой руке и красноречивым взглядом указывает подругам на декольте, но Стефанина машет рукой: нет, и не настаивай, не то. Затем Франка встает и по расписанной лепестками роз майолике проходит через всю комнату к столику с флаконами туалетной воды. Открывает один из них.

– Какое приятное сочетание острых ноток! Что это за духи?

Франка, не поворачиваясь, кивает. Это «Марешалла» из флорентийской аптеки «Санта-Мария Новелла», подарок матери, объясняет она, в задумчивости меряя комнату шагами под взглядами ангелочков-путти на потолке.

– Может, гранатовое красное? – предлагает Франческа, снимая туфли и усаживаясь в кресло, которое освободила Стефанина. – Можешь себе позволить. У тебя восхитительная фигура, несмотря на три беременности.

– Нет, это было бы слишком просто, – отвечает Франка. – Нужно что-то… – говорит и стучит подушечками пальцев по губам.

Она подходит к большому шифоньеру слева от кровати, открывает его и начинает перебирать платья. Да, нужно что-то такое, что бы всех удивило. Что напоминало бы всем, что она Непревзойденная, как назвал ее д’Аннунцио, и что ни одна женщина не может с ней соперничать, даже такая, как Лина Кавальери, которую муж привез в Палермо, даже несмотря на забастовки и манифестации, перевернувшие вверх дном весь город.

Подумать только, Иньяцио обеспокоен. Ну да, сейчас он в Риме, уехал переговариваться с сицилийскими министрами и политиками по поводу верфи, стройка которой все еще тянется. Но когда вернется – и при этой мысли Франка чувствует острую обиду, – тут же помчится в Театр Массимо на репетицию «Богемы», а не к своей семье или рабочим в «Оретеа».

Он даже имел наглость оправдываться перед отъездом:

«Мне, как импресарио, следует проследить, чтобы все было в порядке».

Дурак.

Франка барабанит пальцами по створке шифоньера. Неужели он в самом деле думает, что ей ничего не известно? Она даже как-то ему сказала: «Я всегда все знаю, Иньяцио». Ему давно пора понять, что чем больше хочешь сохранить что-то в тайне, тем меньше возможности это сделать, особенно такому хвастуну, как он.

Ей достаточно какой-нибудь мелочи – нового английского костюма, неотложных дел по вечерам, чрезмерного внимания к уходу за усами, – чтобы понять, что на горизонте замаячила интрижка, очередная содержанка.

Что же касается людей, продолжающих шушукаться и зубоскалить, то Франка уже давно поняла, что сплетня похожа на вечно голодное животное: если не находит свежее мясо, доедает падаль. Поэтому она или бросает им ироничный ответ, наблюдая за тем, как они рвут его на части, или выставляет напоказ новое украшение, прекрасно зная, что они будут пытаться угадать, как выглядит другое.

Иньяцио ведет себя столь же нагло, сколь и предсказуемо: после очередного приключения он предстает перед ней с подарком – кольцом с сапфирами, платиновым браслетом, бриллиантовым колье, часто очень похожим на тот, что он подарил своей недавней пассии.

Драгоценности прибавляются постоянно: иной раз в разгар увлечения, другой – когда роман уже закончился. Она даже научилась определять, что значила для Иньяцио та или иная женщина, с которой он ей изменил. По ценности подаренного ей предмета. Но его угрызения совести, уверена она, легки, как пепел.

Однако с Линой Кавальери – другая история.

Лина, дочь швеи, продавщица фиалок, укладчица газет, завоевавшая сначала Рим и Неаполь, затем варьете «Фоли-Бержер» в Париже и «Эмпайр» в Лондоне. У нее звонкий голос, что есть, того не отнять, но главное, она невероятно красива: чистое, невинное личико, на котором горят черные глаза, и тело грешницы, развязное и чувственное. Мужчины сходят по ней с ума. Франка слышала, как однажды ей понадобилось целых восемь экипажей, чтобы увезти цветы, которыми ее забросали. И эта женщина знает, как пользоваться их помешательством: за ее ангельской внешностью – Лина всегда выходит без грима и без драгоценностей – скрывается железная воля. Год назад Лина решила стать оперной певицей. Она спела в Лиссабоне в «Паяцах» и потерпела такое фиаско, что любая другая на ее месте, сгорая от стыда, незаметно исчезла бы с подмостков. Любая, но только не она. Лина смело продолжила выступления и сейчас – после полных залов в театрах Варшавы и Неаполя – приехала в Палермо, боготворимая, манящая, желанная.