Львы Сицилии. Закат империи

Иньяцио впервые выставляет напоказ свою любовницу перед всем городом, сталкивая ее лицом к лицу с Франкой. Что-то похожее было несколько лет назад, когда постель с ним делила Августина Каролина дель Кармен Отеро Иглесиас, которую все знали как просто Красотка Отеро. Еще одна певица и танцовщица без роду без племени, женщина, которая умела бесстыдно и с изрядной долей цинизма пользоваться своим телом. Иньяцио не удержался и похвастался новой любовной победой – и своими щедрыми подарками – клубным друзьям, опустившись даже до непристойных подробностей, которые дошли до ушей Франки, заставив ее содрогнуться от возмущения.

Но то – его обычное поведение самовлюбленного самца.

А это – оскорбление.

Несколько лет назад Франка страдала бы, заливалась слезами, умирала бы от унижения. Но она изменилась и научилась превращать боль в злобу. Она открыла для себя могущественную власть ярости, силу, растущую от осознания собственной значимости. Она не будет больше мучиться от стыда, не будет доискиваться, в чем была ее ошибка. Она научилась думать только о себе и защищаться от боли, которую он ей причиняет. Странное чувство – смесь ревности и любви, унижения и огорчения – испытывает она сейчас к Иньяцио. И глубокое сожаление о том, кем они были друг для друга раньше и что было уничтожено.

Нет, Иньяцио не дурак. Он всего лишь эгоист, неспособный любить по-настоящему.

С этой мыслью отпали последние сомнения, и Франка согласилась позировать Джованни Больдини, признанному и самому обсуждаемому портретисту современности. Художник, запечатлевший немало знатных дам из европейского высшего общества, у них в гостях: Иньяцио пригласил его в Оливуццу, чтобы он написал и портрет Франки. Со свойственным ему высокомерием Иньяцио попросил Больдини выставить портрет в Венеции на летней выставке.

Франка встряхивает головой, размышляя над неспособностью Иньяцио задумываться о последствиях своих решений и вникать в суть вещей: он думает лишь о социальном престиже и зависти, которую вызовет столь очаровательная женщина, его жена. Ему невдомек, что Больдини пишет так, словно оголяет душу, он изображает женщин, сотворенных из плоти и желаний. Его женщины – это женщины, только что получившие удовольствие от любовного акта.

Она не хотела бы предстать перед миром такой – обнаженной, уязвимой. И в то же время испытывает искушение согласиться, показать, какой она может быть. Чувственной. Страстной.

Горит желанием явить свету и мужу себя настоящую.

Она хватает кремовое платье, осматривает его, вешает обратно.

В этот момент кто-то стучит в дверь. Входит Джованнуцца вместе с гувернанткой и двумя мопсами, которые не бегут, а словно перекатываются позади нее.

– Maman, пришел художник? Можно я тоже посмотрю? – спрашивает Джовануцца, не отрывая глаз от платьев. Зачарованно протягивает руку, касается тканей. – Красивые… – шепчет.

Франка не отвечает. Она рассматривает платье, висящее в самом дальнем углу шифоньера, платье, которое она еще ни разу не надевала, потому что Иньяцио считает его слишком вызывающим.

Он. Ревнует. Впору было бы посмеяться, если бы эта мысль не вызывала в ней бешенство.

– Maman? – настаивает девочка умоляющим тоном.

Гувернантка пытается выпроводить собачек, которые принялись лизать обувь молодых женщин.

– Нет, сокровище мое. Это не для маленьких девочек. – Франка с довольной улыбкой поворачивается и гладит дочь по голове. – Я попрошу написать твой портрет, когда ты немного подрастешь. А сейчас geh und spiel im anderen Zimmer[25], – добавляет она.

Джованнуцца обиженно фыркает.

– Им ведь можно… – протестует она, указывая на обеих женщин.

– Они – взрослые, Джованнуцца. Нельзя так говорить, взрослых надо уважать.

Опустив голову и сжав губы, Джованнуцца выходит, ни с кем не прощаясь, даже с Франческой, которая всегда ее балует.

Франческа же и заступается за ребенка:

– Джованнуцца могла и остаться…

– Нет. – Франка медленно шагает по комнате, берет из пепельницы мундштук с сигаретой, делает затяжку. Эта привычка появилась у нее во время последнего путешествия во Францию. Курение ее успокаивает.

Подруги смотрят на нее в ожидании.

Джулия Тригона замечает в ее лице что-то, чего другие не видят. Она, которая, как и Франка, страдает из-за поведения неверного мужа, напряженно шепчет:

– Что ты задумала?

Франка не отвечает. Снимает пеньюар, остается в панталонах и сорочке, смотрит на себя в зеркало. Затем подходит к шифоньеру и с помощью Диодаты достает то самое «вызывающее» платье.

Среди подруг пробегает удивленный шепоток. Черное кружевное платье из панбархата в складках, подчеркивающих тонкую талию, сшито, кажется, так, чтобы сделать ее еще выше, придать ей королевский вид; нижнее бюстье призвано подчеркнуть ее длинную шею и сделать платье простым, скрыть декольте.

Франка берет в руки бюстье, внимательно разглядывает его, бросает на кровать.

Нет.

Не желает она быть солидной синьорой из хорошего общества. Хочет, чтобы с нее не сводили глаз.