Львы Сицилии. Закат империи

И чтобы дать всем понять, кто здесь главный.

Иньяцио стоит все так же неподвижно, когда оркестр наконец снова начинает играть. Скоро закончится первая картина, и ему придется утешать Лину. Это совсем не сложно: слезы и упреки не в ее характере. Она смелая женщина, сама проложила себе дорогу в жизни, раздавая тумаки направо и налево, но и немало получая в ответ. Бесстрашие и самоуверенность восхищает Иньяцио в Лине.

Однако до сегодняшнего вечера он не подозревал, какой сложный путь прошла его жена за все эти годы. Да, конечно, она уважаемая женщина, верная супруга, мать семейства, но не в этом дело.

А дело в том, что в их браке он оказался слабым звеном.

Каким он всегда и был.

* * *

Большой зал суда присяжных в Болонье переполнен, туман сигаретного дыма застилает лица присутствующих. С тростью и шляпой в руке в зал входит Иньяцио, осматривается вокруг. Впереди стоят длинные скамьи для журналистов и адвокатов, выше судебной скамьи расположены галереи для широкой публики. По залу прокатывается гул, люди устремляют на него любопытные взгляды: многие его узнали.

– Синьор Флорио, пожалуйста, сюда, – секретарь делает знак следовать за ним, и Иньяцио неуверенно идет, стараясь смотреть на судей, а не на клетку, в которой между двумя жандармами на деревянной скамье сидит Раффаэле Палиццоло. Но глаза двух мужчин на мгновение встречаются, и Иньяцио вздрагивает: Палиццоло сильно осунулся и похудел, его элегантная, несмотря на обстоятельства, одежда болтается на нем мешком. Однако взгляд его спокоен, спина прямая. В знак приветствия Палиццоло чуть опускает голову и едва заметно улыбается.

Восемь лет прошло с убийства Эмануэле Нотарбартоло: восемь лет правосудие пыталось не увязнуть в зыбучих песках ложных следов, недосказанности и лживых показаний. Два года назад в Милане прошел путаный судебный процесс, доведенный до абсурда, в ходе которого обвинялись два железнодорожника: они ехали в поезде, в котором убили Нотарбартоло, а потому должны были быть соучастниками преступления. Но во время того процесса среди свидетелей оказался сын жертвы, Леопольдо, который, проявив исключительную смелость, нарисовал мрачный портрет Палермо, заложника личных связей, города, чьи жители готовы на все, даже на убийства, дабы сохранить свои привилегии, и указал на Палиццоло как на заказчика убийства его отца. После разразившегося скандала расследование было продолжено, и 8 декабря 1899 года начальник полиции Эрманно Санджорджи арестовал Палиццоло. Спустя несколько дней миланский процесс был приостановлен. И возобновлен в Болонье через два месяца, 9 сентября 1901 года.

Иньяцио садится на скамью для свидетелей, закидывает ногу на ногу и кладет руки на колени. Он испытывает внутренний дискомфорт, от которого трудно освободиться. До настоящего момента ему удавалось держать под контролем чувство неловкости, вызванное данной ситуацией, но здесь, в зале суда, это не так-то легко. Он никогда не сталкивался с правосудием, но главное, не может смириться с тем, что его имя – вместе со многими другими именами представителей высшего палермского общества – связывают с этим делом. Он так нервничает, что накануне даже поссорился с Линой, которая предложила ему вместе поехать в Болонью, пообещав, разумеется, и близко не подходить к зданию суда.

Председатель суда Джованни Баттиста Фриготто первый задает вопрос:

– Вы синьор Флорио Иньяцио, сын покойного Иньяцио?

Иньяцио кивает.

– И ваша профессия…

Иньяцио прокашливается:

– Я промышленник.

Председатель поднимает брови от удивления:

– Разве магазин не находится в вашей собственности?

– Да, старое семейное торговое предприятие. Я также владею винодельней, где производится марсала, Итальянской судоходной компанией «Генеральное пароходство» и…

– Мы пригласили вас сюда из Палермо не для того, чтобы заслушивать отчет о вашем благосостоянии, – сухо перебивает Фриготто и смотрит на Иньяцио как на разбогатевшего босяка, который не умеет вести себя в суде.

– Вы сами спросили меня о моей деятельности, которая, по сути, общеизвестна, – раздраженно отвечает Иньяцио.

– Возможно, в ваших краях и известна, синьор Флорио. Мы находимся в Болонье, и здесь не все знают, кто вы и чем занимаетесь в жизни.

Публика начинает шуметь, слышатся даже издевательские смешки. В толпе Иньяцио замечает знакомого журналиста из Катании, тот переговаривается с коллегой с усмешкой на губах, однако, поймав взгляд Иньяцио, тут же опускает голову и записывает что-то в записную книжку.

– Итак, синьор Флорио… Вас вызвали сюда в качестве свидетеля защиты. Вам знаком обвиняемый Раффаэле Палиццоло?

Иньяцио кивает.

– Говорите, синьор.

Покашливание.

– Да.

Иньяцио поворачивается, смотрит на Палиццоло. Тот кротко улыбается, как бы извиняясь за причиненное ему неудобство, но в его глазах сквозит предостережение, уловить которое может только сицилиец, и по спине Иньяцио пробегает дрожь. Он переводит взгляд на председателя, который, в отличие от Палиццоло, смотрит строго, вероятно, чтобы обескуражить допрашиваемого.