Львы Сицилии. Закат империи

Остановилось сердце. Два сердца: его и мое, думает Иньяцио в своем кабинете глубокой ночью, открывая бутылку коньяка. Одну из последних. Ему пришлось прекратить производство и коньяка, и столовых вин. С одной стороны, слишком большие затраты, с другой – гибель от филлоксеры виноградников Западной Сицилии поставило на колени винодельню Марсалы. Не только у него, у Уитакеров такая же беда.

Трещины растут. Треск усилился. Он слышит этот оглушительный звук в голове.

Иньяцио хлопает ладонью по стопке бумаг на столе, роняет голову на стол. Утыкается лбом в сложенные на столе руки, глаза закрыты, стук сердца в висках.

Хотел бы заплакать, но не может.

Какой во всем этом смысл? – спрашивает он себя. Зачем упорствовать, если никто не сможет продолжить его борьбу? Что останется, если наследию деда и отца суждено исчезнуть вместе с ним? За что зацепиться его семье сейчас? Сын – ветвь, которая тянется ввысь к небу. Но, обломившись, новым ростком она не сменяется.

Таким чувствует себя Иньяцио – сухим деревом.

В последующие за смертью Беби-Боя дни в безмолвном, безжизненном доме Иньяцио много думает о том, что, может, лучше признать поражение. Прекратить борьбу.

Он облачился в гнев, как в плащ. Страдание и угрызения совести нарушают его сон. Впервые он боится, что не сможет убежать из этого дома, в котором количество призраков превышает число живых.

Пустота, темнота, тишина. Небытие казалось ему притягательным состоянием и уж точно не таким жестоким, как то безвременье, в которое погрузилась вилла в Оливуцце. Его чуть ли не пьянила эта возможность – взять и исчезнуть, не сказав никому ни слова. Но потом Иньяцио подумал, что все, включая Франку, посчитают его трусом, слюнтяем, неспособным побороться за то малое, что у него еще осталось. Слабаком, в отличие от его деда и отца.

И тогда он вернулся к жизни. Или нет: позволил себе жить дальше.

* * *

Проходит несколько недель.

Безжизненных, безмолвных, бессмысленных.

А затем, похоже, кто-то на небе заметил Франку и Иньяцио и решил, что они достаточно настрадались.

Пожалуй, так оно и было. Потому что случилось чудо.

Франка снова забеременела.

Сначала она не поверила, но потом обрадовалась большой, нечаянной и потому совершенной радостью. Они обнимаются, смеясь и плача одновременно, обнимают единственную оставшуюся дочь, маленькую Иджеа.

Может, у нас еще получится стать счастливой семьей, говорит себе Иньяцио. Может, судьба дарит нам еще один шанс.

* * *

– Путешествие в Венецию?

– Скорее длительное пребывание, чем путешествие, собственно говоря.

– Донна Франка, вы слишком ослаблены. Не советую вам никаких поездок, особенно в вашем положении. Вы всего на пятом месяце, и…

– Я буду осторожна. Постараюсь часто не выходить из гостиницы и буду много отдыхать. А мама с Маруццей за мной присмотрят. Обещаю вам вести себя хорошо, доктор. Умоляю вас…

Врач качает головой. В конце концов мягкая улыбка появляется на его строгих губах.

– Ну хорошо. Однако прошу вас…

Только Иньяцио могла прийти идея пожить в Венеции. Он верил, что если уехать подальше от того места, где ты страдаешь, то страданию наступит конец. Правда в том, что он действительно сильно настрадался в тягостной атмосфере Оливуццы, а еще ему нужен был повод, чтобы хоть на время оставить дела.

Поэтому – Венеция.

В роскошном отеле «Даниэли», окруженная близкими людьми, Франка почувствовала себя лучше, да и Иньяцио стало немного легче. Вместе с ними приехали Стефанина Пайно, сестры Виллароза со своими мужьями, Джулия Тригона и Джулия, сестра Иньяцио, не считая, естественно, Костанцы и Маруццы.

Месяцы покоя. Франка совершает недолгие прогулки в компании подруг или матери, позволяет себе экскурсии по воде в гондоле. Любуется Венецией, отражающейся в воде, восхищается штукатуркой цвета охры, чередующейся с известняком, привезенным с Карстового плато, и мрамором на окнах. Периодически берет за руку Иньяцио, дарит ему тень усталой улыбки, в то время как их отражения скользят в темной воде каналов. По вечерам играет в карты в своем уютном номере. Часто из своих палаццо к ним в гости приходят близнецы Вера и Маддалена Пападополи, дочери сенатора Николо, богатейшего банкира греческого происхождения, страстно увлекающегося нумизматикой.

У Костанцы две эти женщины тут же вызывают подозрение: очень красивые, с высокими скулами и высокомерным взглядом, уверенные в себе, раскованные. Она знает, чего опасаться, так как все эти годы молча наблюдает за семейной жизнью дочери. Ее зять слишком легко теряет голову из-за таких женщин. Не нравятся они мне, каждый раз повторяет она про себя, видя, как они с королевским видом поднимаются по лестнице «Даниэли».