Львы Сицилии. Закат империи

Над ней – голубое небо, на потолочном карнизе – ангелочки-путти с гирляндами роз. Перед ней – большая кровать с балдахином цвета слоновой кости и мебель из красного дерева с золотой инкрустацией. Под ногами – майолика цвета слоновой кости с цветочным рисунком, и кажется, будто весь пол усыпан лепестками роз, брошенными ангелочками с потолка.

Райский уголок.

– Для моей розы. Все для тебя, – шепчет Иньяцио ей в ухо.

Франка поворачивается, смотрит на него. От счастья она не может вымолвить ни слова. Они целуются на глазах у всех.

* * *

Сирокко, первый весенний ветер в Палермо, как пощечина. Он приносит жару и тяжелую влажность. Это чувствуется с самого утра, когда кажется, что простыни прилипли к телу, а по спине стекает ручеек пота. Ты распахиваешь окно и видишь, что ветер сменился. Небо в дымке, а воздух кажется неподвижным.

Иньяцио жарко в карете, везущей его на пьяцца Марина. Он обмахивается носовым платком, вытирает пот. Он ненавидит жару.

Такой жаркий день лучше всего провести в море, на яхте «Фьерамоска», которую Иньяцио купил после смерти отца. Она обошлась ему недешево. «Пустая трата денег», – сказала мать, но судно того стоило. Правда, у них уже была «Султанша» – огромная, с белым корпусом, – он катал на ней красавицу-жену. Эту яхту Иньяцио купил вместо «Куин Мэри», которая устарела и была продана одному тосканскому маркизу.

По правде говоря, он заказал еще стальной паровой катер «Аретуза» и купил «Валькирию» – гоночную яхту с вытянутой носовой частью и тонким корпусом: она летала как ветер! Эту яхту он приобрел у двоюродного брата императора Франца Иосифа, эрцгерцога Карла Стефана Австрийского, и на ней собирался участвовать в самых важных парусных регатах Средиземноморья. Не мог же он все время проводить в конторе – странно, что ни мать, ни Джованни Лагана, ни Доменико Галлотти этого не понимают.

Кстати, эти двое «срочно» вызвали его в контору!

Как же они надоели!

Лагана и Галлотти не оставляли его в покое даже во время медового месяца: бумаги, письма, телеграммы… Неужели им невдомек, что ему нужно что-то еще, что он не может все время сидеть в кабинете? Он хочет быть свободным. Хочет жить. Он не желает повторить путь отца. Тот всю жизнь работал и умер в возрасте пятьдесят с небольшим, думает Иньяцио, не скрывая раздражения.

Временами он чувствует глухую злость на отца за то, что тот так рано ушел, что Иньяцио пришлось взять на себя все заботы, все обязанности, и это мешало ему жить по-настоящему. Все это ему ненавистно.

В нетерпении он отодвигает занавеску на окне кареты: они едут по узким улочкам квартала Борго Веккьо в Старом городе, рабочие и портовые грузчики приветствуют его с почтением.

– Ассаббинирика, Бог в помощь, дон Иньяцио, – раздается в переулках.

Худые, впалые лица бедняков, рано состарившиеся женщины, большеглазые, голодные дети играют на улицах. Запах тухлой рыбы пробирается в ноздри, смешивается с запахом мусора, гниющего на улицах и в сточных канавах.

Однако эти люди, похоже, вони не замечают. Кто-то из них работает на Флорио, думает Иньяцио, но кто именно, он не знает. Отец, напротив, знал всех и каждого в лицо, рабочие его уважали и ценили.

Зачем? Какой смысл? – спрашивает он себя, вяло отвечая на приветствия. Ему не нравится этот район, грязный, нищий, полный отчаяния. Если честно, ему не нравится Палермо, этот Палермо. Ему нравятся элегантные виллы в пригороде, бальные залы во дворцах аристократов, фойе театров. Он любит Лондон и Париж, Французскую Ривьеру, тишину австрийских гор.

Он любит стоять на палубе яхты, подставив лицо ветру.

А не этот гнилой, спертый воздух.

Он не помнит или, возможно, не хочет вспоминать, что чуть меньше века назад в таком же месте жил его дед Винченцо, а еще раньше – дядя, чье имя и кольцо на пальце он носит, который приехал из Калабрии, спасаясь от нужды и горя. Оба делали все возможное, чтобы закрепиться в этом городе, враждебном, неприветливом, боролись за место под солнцем. Им удалось, потому что они смогли завоевать уважение простых людей, народа.

Но его родители позаботились о том, чтобы эту память стереть, старались не вспоминать прошлое. А если не говорить о прошлом, оно исчезает. А если оно исчезает, то его словно никогда и не было.

Сегодня его ждет настоящее. Его ждет тяжелый день.

Иньяцио поднимается по лестнице, раскланивается со встречающими его клерками, заходит в свой кабинет на втором этаже. У Доменико Галлотти, управляющего «Генерального пароходства», круглое лицо с густыми бакенбардами, и сам он коренастый, круглый, с животиком, выдающим страсть к хорошей еде. Он ждет Иньяцио уже двадцать минут, расхаживая по кабинету, сцепив за спиной руки.

– Прошу прощения за опоздание, – говорит вошедший Иньяцио.

– Это я прошу прощения, что поторопил вас, но есть дела, требующие безотлагательного решения.

Никаких преамбул, никаких любезностей. Галлотти не скрывает своего нетерпения, он стоит у стола и барабанит пальцами по папке.