– Они хотят зарезать нас без ножа. Если мы не получим субсидии, можно закрывать лавочку! – Он выпускает струйку воздуха из тонких губ, поворачивается к окну. Интересно, что сделал бы на его месте отец, как отреагировал, к кому бы обратился?
– Нужно ехать в Рим, – решительно говорит Иньяцио. – Поедем я, вы и Лагана. Никто не должен нас опередить.
Иньяцио встает и, сунув руки в карманы, идет к окну. Галлотти знает: когда хозяин не может усидеть на месте, это явный признак того, что он раздражен.
– Сначала отец, а потом я, мы дали им все, в чем они нуждались: лечение в случае болезни, зарплату, о которой мечтают рабочие в Палермо, мы выстроили для них дома рядом с портом и литейным цехом… Отец даже предлагал учить их детей, но они не захотели. И после всего эти люди продолжают кричать, что им нужны права, права, права! Создали свои, как их там… Сицилийские союзы трудящихся! Жалуются в газеты, требуют сократить рабочий день и увеличить оплату труда… За кого они нас принимают? Им всегда хватало на жизнь, они не голодали. Забыли, как стояли на площади с протянутой рукой и мечтали хоть о какой-то работенке!
– Вы правы, дон Иньяцио. Эти фаши – серьезная проблема, они объединили под одним флагом рабочие организации и общества взаимопомощи, говоря: «Один прутик легко сломать, а попробуй-ка сломать целый веник!». Вы знаете, что их лидер Розарио Гарибальди Боско участвовал в создании Партии итальянских трудящихся, не так ли? А те тринадцать крестьян из Кальтавутуро, которые хотели захватить землю и были убиты солдатами? Из-за этой трагедии вся Италия обратила на нас взоры. Конечно, недовольство есть, но… – Галлотти понижает голос, подходит к Иньяцио поближе. – Я бы посоветовал вам отложить пока этот вопрос. Слава богу, из наших рабочих завода «Оретеа» мало кто пошел в эти союзы: они боятся потерять рабочее место, потому что другой такой работы им не найти. Поверьте мне, они помнят, каково это – ждать на площади, пока тебя наймут всего на день, и наймут ли еще! В первую очередь нам нужно решить вопрос с субсидиями.
– Согласен с вами. Но я хотел бы выслушать мнение Лагана. Он заверил меня, что в сенате у нас не будет проблем, – быстро говорит Иньяцио, пожимая плечами.
Он не замечает или не хочет замечать скептического взгляда Галлотти, у которого вдруг вырывается:
– Лагана должен заниматься своим делом.
– Что вы имеете в виду? – хмурит брови Иньяцио.
Галлотти молчит, прикусив губу. Он в нерешительности. С Иньяцио-сенатором он мог говорить прямо, но как объяснить ситуацию его сыну, такому заносчивому, такому нетерпеливому? Придется, хотя бы из уважения к памяти отца, который умер слишком, слишком рано.
– Дон Иньяцио, я имел в виду, что ему надо быть, скажем так… менее сговорчивым с нашими соперниками.
Иньяцио смотрит на Галлотти с удивлением. Недоумение в его глазах сменяется смутным подозрением. Он вспоминает шутки, которые слышал в Ливорно после свадьбы. Тогда он забыл о них, решив, что это пустое. Внутренне содрогаясь от неясного беспокойства, он говорит:
– Да… я что-то такое слышал… о нем ходили нелестные слухи.
Он хотел бы расспросить Галлотти, понять, в чем дело, но он слишком многого не знает и боится показаться глупым, поверхностным.
– Если бы только слухи, дон Иньяцио… – вздыхает Галлотти. – Вы знаете, что Лагана близко сошелся с Эразмо Пьяджо, а тот заинтересован в том, чтобы перенести большую часть деятельности «Генерального пароходства» в Геную?
Иньяцио остолбенел.
– Поймите меня правильно, – Галлотти видит растерянность Иньяцио, – я признаю его заслуги. Однако, уверяю вас, его поведение по меньшей мере двусмысленно. Он не новичок в этих играх, дон Иньяцио. Вы были слишком молоды, но седовласые люди вроде меня хорошо помнят, как он управлял «Тринакрией». Ваш отец хорошо знал его и держал на коротком поводке, как злую сторожевую собаку.
Кажется, Иньяцио тоже что-то припоминает. Когда «Тринакрия» обанкротилась, прежде чем купить ее, отец ждал, что предпримет Лагана. Будучи попечителем при банкротстве, Лагана позволял отцу покупать оборудование и пароходы по заниженным ценам.
– Я сам поговорю с Лагана. Он должен мне все объяснить, он стольким обязан моей семье…
Галлотти разводит руками, как бы говоря: «Так я и думал». Он открывает папку, достает бумаги, которые Иньяцио должен подписать. Перед тем как проститься, говорит Иньяцио: