Львы Сицилии. Закат империи

Иньяцио в Риме, решает вопрос о продлении концессии. Он объяснил, что не может отложить эту поездку и что, поскольку она исключительно деловая, Франке лучше остаться в Палермо. Франка кивнула, смирившись, не понимая, почему у ее обожаемого мужа такой обеспокоенный вид.

По пути в покои свекрови, расположенные в старой части виллы, Франка смотрит по сторонам, размышляя, сможет ли она привыкнуть к бесконечной анфиладе роскошно обставленных комнат: комоды эпохи Людовика XVI, зеркала с мраморными столешницами в стиле ампир, позолоченные резные столы, шкафы из черного дерева с накладками из драгоценных камней и слоновой кости, фарфоровые статуэтки из Каподимонте, чеканное столовое серебро, античные бронзовые и мраморные статуэтки, дорогие ковры – персидские, индийские и китайские, множество картин – потемневшие портреты XVII века, морские пейзажи, мифологические сюжеты, натюрморты и, наконец, пейзажи Сицилии, такие солнечные, что представляются открытыми окнами в мир. Все это кажется Франке диковинным.

Двери раскрываются перед ней, как по волшебству, в каждой комнате ее встречают, кланяясь, слуги, которые потом исчезают где-то в глубине дома.

Иногда Франку охватывает странное беспокойство: ей не нужно ничего приказывать слугам – они знают свое дело и прекрасно с ним справляются; не нужно самой одеваться и причесываться – для этого есть горничная по имени Диодата, девушка с большими черными глазами, скромная и молчаливая, всегда готовая к ее услугам; не нужно заботиться об одежде – для этого есть камеристка; не нужно думать о том, как расставить цветы – есть садовник, который каждый день меняет цветочные композиции. Ей не приходится даже выбирать меню для приемов, потому что повар знает вкусы гостей и умеет им угодить. А посему она предпочитает молчать, боясь ошибиться, сделать что-то не так и тем самым показать всем, в первую очередь свекрови, что она не достойна имени Флорио.

Иногда Франка чувствует себя гостьей в собственном доме.

– А, это ты, – Джованна поднимает голову.

В этой гостиной она проводит все дни, вышивая и молясь. Франка на мгновение замирает на пороге, затем шагает в полумрак, напитанный ароматом цветов. По ту сторону дверей – огромный дом, в котором кипит жизнь. А здесь тишина и покой. Даже большие окна закрыты ставнями.

Из полумрака комнаты Франке кивает почти незаметная донна Чичча. Франка знает, что донна Чичча ей благоволит, но не чувствует себя спокойно даже при ней. Она подходит к свекрови, целует ее в щеку.

Джованна замечает белое платье Франки, губы ее дрожат. Она берет коралловую бусину, нанизывает ее на нитку, делает стежок.

– Сегодня вечером будут служить мессу за упокой души Бласко, малыша Джулии. Ты ведь придешь, правда?

Франка замирает. Она прекрасно знает, что ни одна женщина семьи Флорио не может пропустить заупокойную мессу, особенно если речь идет о сыне Джулии, который умер вскоре после их с Иньяцио свадьбы. Свекровь снова ее испытывает.

– Конечно… Бедный малыш. Как жаль, что ему не довелось вырасти… – шепчет Франка.

Руки Джованны замирают в воздухе.

– Я знаю, что значит потерять ребенка, – говорит она. – Его смерть входит в твою плоть и кровь. Сердце разрывается, все время думаешь, лучше бы ты сама умерла… И вот теперь это приходится переживать Джулии… бедная моя девочка…

– Не надо так. Думайте о том, что теперь они – два ангелочка… – говорит, вздыхая, донна Чичча.

Джованна кивает, смахивает слезы и замолкает.

Франка отступает назад, чувствуя, как по спине пробегает дрожь. Она невольно прикладывает руку к животу, смотрит по сторонам. Повсюду фотографии ее свекра. На стене висит его портрет маслом, а рядом – большой портрет умершего много лет назад Винченцино, брата ее мужа Иньяцио.

Это не комната, а храм памяти, думает Франка. Не отдавая себе отчета, она отступает назад, к двери. Она чувствует себя беспомощной перед лицом страданий, она боится, что боль Джованны перекинется на нее и станет ее, Франки, болью. Когда человек так несчастен, он, скорее всего, воспринимает радость других как несправедливость. Уперевшись спиной в дверь, Франка еще острее чувствует удрученность и уныние, которыми пропитана эта комната. Она смутно понимает, что так бывает, когда страдание становится безграничным и человек не способен увидеть в жизни ни проблеска света.

Почему нет здесь Иньяцио, чтобы защитить меня от всего этого?

* * *

Франка.

Мысли о ней – приоткрытый рот, горящие страстью глаза, гибкое тело – отвлекают Иньяцио, но лишь на мгновение, как быстро промелькнувший луч солнца. Здесь, в Риме, только серые облака, хмурые чиновники, белые здания министерств.