Лысогорье

Волчица бежала впереди бережной сторожкой рысцой, Серый держался чуть сзади. Он поминутно оглядывался, настораживал уши, процеживал шорохи: не грозит ли откуда его Волчице опасность. И когда она спала в логове, постоянно вылезал наружу, прислушивался — не таят ли звуки какой беды, принюхивался — не пахнет ли чем подозрительным.

Как-то в мае, когда цвели в глущебе леса ландыши, а по оврагу белой пеной кипела черемуха, Волчица вечером не вышла с Серым на охоту, осталась сидеть в глуби логова у жилистого корня дуба, прижавшись к нему щекой. Серый ушел один и вернулся домой в полночь по крутым туманам. Он весь тонул в них и только высоко поднятая голова его плыла над седоватой мутью в призрачном свете месяца.

В зубах Серый держал зайца.

Осторожно, не качнув даже веткой, пробрался он к логову и, как обычно, полез было в него со своей ношей, но услышал предостерегающий рык Волчицы.

Удивился.

Странно, почему это Волчица не разрешает ему войти?

Это же его логово.

Они всегда спят в нем вместе.

Или может, пока он ходил за зайцем, она впустила к себе другого волка? Но Серый дрался за нее на глазах у всей стаи, победил и теперь до конца жизни она должна принадлежать ему, только ему — таков закон волков. Разве Волчица не знает об этом?

А может, он ослышался?

Может, она вовсе и не рычала на него?

Серый еще раз попытался войти, но и теперь Волчица встретила его предупреждающим рыком. Большие янтарные глаза ее полыхнули ему навстречу горячо и опасно — берегись!

Серый опустил к ногам зайца.

Прислушался.

В дальнем углу логова, там, где сидела Волчица, он уловил теплый шорох: у живота Волчицы что-то беспомощно шевелилось, ворочалось, покряхтывало.

И Серый все понял.

Он понял, что пока он ходил в степь, у него появились дети и что теперь он — отец.

Хотелось прыгать.

Выть от радости.

С шумом носиться по кустам.

Но Серый жил в лесу. Серый был волком и люди не любили его. Они могли услышать, прийти. У них длинные руки, они достают далеко.

Серый положил зайца у входа в логово, отошел к кусту боярышника, залег в нем.

Было горячо телу.

И горячо щекам.

Счастливый вой рвался из груди, но Серый глушил его в себе, пристанывая и царапая землю.

На восходе Серый не выдержал, подполз к логову. Волчица лежала у корня дуба, у сосцов ее лепились чернявые сморщенные волчата, его дети.

Он заскулил.

Волчица подняла голову и смотрела на него мягко, словно извинялась, что его место в логове занято волчатами. Серому показалось, что она чувствует себя виноватой, что так строго обошлась с ним ночью, и если бы он сейчас захотел войти, она не была бы против.

Серый просунул в логово голову.

Волчица оскалила зубы.

Зарычала.

Он удивленно смотрел на нее — почему она рычит? И оставался на месте. И тогда Волчица прыгнула к нему и укусила за нос.

И Серый отступил.

Он отполз к кусту боярышника, лежал в нем, слушал, как Волчица кормит детей и причесывает их языком.

Лес просыпался.

Шелестел.

Подымливал подсыхающей росой.

Неподалеку на березе ссорились вороны. Сорока пристроилась тремя ветками выше, погрузила клюв в перья, делая вид, что чистится, а сама ждала — подерутся вороны или нет. Сквозь вязево ветвей золотыми нитями сочилось солнце.

5

С рождением волчат забот у Серого прибыло. Днем он, прячась в боярышнике, стерег гнездо свое, а по ночам уходил на охоту, кормил себя и Волчицу.

Охотился Серый далеко в степи.

Еды было много и поблизости: были зайцы, суслики, иногда забредали отставшие от стада овцы с ягнятами, но Серый, боясь обнаружить себя, никого не трогал вблизи логова, оврагом уходил к Лысой горе, к речке или к Гореловской роще.

Волчата подрастали.

Они уже вылезали наружу, сидели у логова, жмурясь от яркого света, и Серый, лежа в боярышнике, представлял, какими они будут взрослыми волками и как он осенью поведет их на охоту.

Как-то в полдень Волчица сидела с волчатами у логова, прилизывала их по очереди.

Волчата ползали по ней.

Рвали друг у дружки ее хвост.

Более крепкие добирались до ее ушей, повисали на них.

Волчица тихо поскуливала, но не наказывала шалунов. Паркая тишина кутала лес, в зеленой истомной духоте томились птицы.

Вдруг резко закричала сорока.

Забеспокоилась семья зябликов.

Кто-то был в лесу, кто-то чужой, и лес предупреждал об этом.

Серый насторожился у себя в боярышнике. Волчица торопливо перетаскала волчат в логово и присоединилась к нему.

Они сидели, напряженные и чуткие.

А лес тревожился все ближе. Предупреждал трескотней сорок, криком кобчика, потрескиванием отсохших веток: беда! Будьте осторожны.

И тут Серый увидел их.

Это были люди.

Их было трое.

От них пахло керосином и трактором. У опушки недели три назад поставили полевой вагончик, и этих троих, прячась в кустах, Серый не раз видел обедающими за длинным дощаным столом.

Они шли прямо на логово.

Хорошего ждать от них было нечего. Люди живут не по закону Большой жизни: они не признают чужих меток и не ставят своих. Они убивают даже тогда, когда сыты.

Волчата, предупрежденные Волчицей, сидели тихо, люди не могли услышать их, но они увидели логово и остановились. Один из них сказал:

— Волки.