Лысогорье

От дерева к дереву в глубь леса кралась бичева с красными лоскутками.

Пугала.

Лоскутки были похожи на языки пламени, и чудилось, что все урочище охвачено кострами.

Вдруг в той стороне, куда ушли шаги, бухнул выстрел и разгонисто, лихо прокатилось по лесу эхо:

— У-ух!

Небо сразу как-то осело, и пригнулись деревья — так почудилось Серому. Его всего обдало дрожью, в тело гвоздем вошел страх, придавил к насту.

А вокруг все ожило:

Затрещало.

Загремело.

Забарабанило.

Заулюлюкало и, стократно повторенное эхом, навалилось со всех сторон черной жутью.

На поляну выскочил заяц. Присел. Постриг ушами воздух. Перемахнул через бичеву с красными лоскутками, поскакал дальше.

Серый это видел — перемахнул.

Сбежала с сосны белка. Послушала. Повертелась. Нырнула под бичеву, удрала из опасного круга.

Серый видел и это — поднырнула.

И понял: значит, можно и перепрыгнуть и поднырнуть — красное не опасно, красное — не огонь.

А крики гремели.

Накатывались все ближе, страшнее:

— Улю-лю!

— Ого-го-го!

— Держи, держи!

Они пугали, горячили, подхлестывали — спасайся, беги. И Серый уже готов был выползти из-под ели и бежать, но тут он увидел одного из собратьев по стае. Неслышной тенью крался он вдоль флажков, как вдоль костров, не решаясь пересечь огненно пугающую линию.

Волк искал выхода.

И выход был недалеко: флажки обрывались, образуя ворота, и волк бежал к ним, как к своему спасению. И тут навстречу ему из-за раскидистого вяза — ах! — плеснулось пламя и-ух! — откликнулось на выстрел эхо.

Волк подпрыгнул.

Скрючился в воздухе.

И, страшно закричав, рухнул в снег.

Вскочил, порываясь бежать, а из-за вяза — ах! — снова полыхнуло пламя. Волк сунулся щеками в сугроб, задергался, из горла его, освобождаясь, хлынуло черное, зашипело.

Волк, издохнув, лежал мордой вниз, рот его был оскален и набит снегом. Вокруг в белой немоте стоял лес, и валилось, падало сверху оглушающее небо.

Серый ошеломленно припал к земле, боясь не только пошевелиться, но даже вздохнуть. Он много раз видел, как перестают жить мыши, суслики, зайцы, но первый раз на его глазах умирали волки, и это было страшно: значит, может умереть и он?

А выстрелы гремели.

Кричали люди.

С веток, дымя, осыпался иней: изумленные деревья роняли на землю свое белое одеяние и на глазах становились черными.

И тут Серый увидел деда Трошку. Дед лез прямиком, кричал, вытаращивая глаза:

— Ого-го-го!

И бил по деревьям палкой.

У ели дед остановился, снял шапку, отер ею вспотевшую лысину, сплюнул с губы окурок, пометил своим запахом снег, высморкался, закричал, напрягая тонкую шею:

— Берегись!

И полез дальше, подымая на расшлепанных валенках глыбищи снега. Дед был тощ, как сучок, и слаб, его можно было свалить одним ударом, но он был силен и страшен той силой, что при шла вместе с ним в лес и теперь бухала, кричала, улюлюкала.

Серый выдержал.

Не выметнулся из-под ели.

Остался лежать под ней в темной оглушенности.

Он видел, как парят, остывая, тела убитых волков и как потом, уже холодных, одеревенелых под черный вороний грай люди стащили их к просеке и покидали в сани деда Трошки.

Кто-то спросил:

— Все, что ли?

И кто-то сказал:

— Вроде все.

— Поехали тогда. Поздно уж.

И застонали, заплакали полозья — дальше, дальше. Следом за санями пошли и те, что кричали и палили из ружей. В потной красноте сияли их лица, довольные от удачной охоты и хмельные от выпитого на поляне вина.

Серый вылез из-под ели уже только вечером.

Истоптанный и измазанный кровью снег вокруг был страшен. И страшным, кровавым казалось солнце на закате. В пожаре вечерней зари бездымно горел лес, к которому со всех сторон подступала ночь.

Обессиленный страхом и шатаясь от пережитого, Серый укрался подальше от этого гиблого, таящего следы смерти места. До утра и весь следующий день прятался он в глухомани притихшего, ограбленного леса, а вечером выбрался в степь

Сел.

Запрокинул голову.

Вытянул шею и завыл.

Завыл потерянно и убито.

Над синей омертвелой степью испуганно подрагивали золотинки звезд. В дроглом блеклом тумане стоял тусклый месяц.

Серый выл.

Степь насупленно молчала.

И молчал, много ночей не подавал голос вожак, а когда позвал он, то и половина стаи не собралась на его поклик. Да и те, что пришли, были напуганы, растеряны, сторонились друг друга.

Вожак подошел к каждому, каждого обнюхал, и каждый, когда подходил он, отворачивал в сторону голову, убирал единственное свое оружие — зубы. И вожак понял, что стая не в обиде на него, что все по-прежнему признают его вожаком, и встал впереди

Были в ту зиму и еще потери. Зима была снежная, и после каждой пороши, бухали в лесу выстрелы, скрипели сани деда Трошки, и кто-то из стаи потом не откликался на призыв вожака.

Серый приходил неизменно.

Он был наделен сообразительностью и после первой же облавы понял: главное — выдержать, улежать, когда лес сотрясается от буханья и поднятого загонщиками крика. А если ты все-таки поддался страху, вылез из укрытия, не мечись, не пугайся красных флажков, не беги к манящим впереди воротам: перед ними встретит тебя алое пламя смерти. Если уж поднялся, шагай за флажки, как это делают белки, зайцы, лисы.