Лысогорье

С опаской поглядывали на тусклое пятно входа — что там, в черной глубине ночи? Почему тело матери так напряглось? К чему прислушивается она?

Серый тоже прислушивался.

Остро настораживал уши.

Вглядывался в ночь.

Месяц проливал на лес голубое сияние, и в пустынном свете его черно покачивались деревья, и становилось еще страшнее: отчего покачиваются они?

Они что-то знают?

Чего-то ждут?

И сыч за деревьями кричал полным ужаса голосом.

Мать замечала напуганность их, наклонялась к ним, подпихивала носом к животу, к роднику жизни. Они присасывались к сосцам ее и, ощутив во рту молоко, забывались... Покормив их, мать опять садилась у входа и, постригивая ушами, слушала живую, копошащуюся тишину ночного леса.

Особенно мать была неспокойна, когда далеко за лесом что-то бухало, что-то блеяло и что-то лаяло, и визжало.

Мать вылезала из логова.

Стояла, переступая с ноги на ногу, в оцепенелой тишине, слушала, напрягаясь всем телом, порывалась бежать туда, за лес, где бухало, лаяло и визжало, но, вспомнив о них, возвращалась в логово. И тут же снова вылезала.

В такие ночи отец чаще всего возвращался ни с чем. Он продирался сквозь кусты, и мать, заслышав его, кидалась ему навстречу, обнюхивала его, толкала плечом, ласкала его, терлась подбородком о его голову, хотя отец и не приносил ничего.

Она счастливо прыгала возле него.

Носилась кругами.

Наморщивала нос, смеялась. Большой, глыбный, он охотно принимал ее ласку, клал ей на спину голову, и они так сидели долго.

К лету того, что добывал отец, хватать не стало, и мать начала уходить на охоту вместе с ним.

Серый ждал их спокойно.

Он знал: они придут, потому что они приходили всегда, и он спокойно сидел в логове, а брат и сестры подползали к выходу, запрокидывали головы, хныкали.

И как только раздавался их скулеж, лес сразу как-то вдруг оживал.

Слышнее становились шорохи листьев.

Тревожнее крики сов.

И звезды прятались за облаками и переставали мигать.

Так казалось Серому. Страшась неведомого, он заталкивал брата и сестер в глубь логова, затаивался возле них, прислушивался: не крадется ли кто, не шуршат ли чьи шаги по лесной прели. Он был сообразительнее брата и сестер и понимал: на голос могут прийти и обидеть. Но никто не приходил, только, попискивая, порхали над поляной птицы да сизый туман подползал из низины и мутно заглядывал в логово.

Волчата ели все, что приносили отец с матерью.

Насытившись, они затевали игры — боролись, гонялись друг за дружкой, носились кругами, таскали друг друга за хвосты.

Учились они и охотиться.

Учились на матери: они подкрадывались к ней, прыгали на нее из травы, рвали ей уши, хватали зубенками за бока. Она молча и терпеливо сносила их укусы.

У отца терпения было меньше.

Он очень боялся боли.

И как только волчата начинали кусать его, поджимал хвост и трусливо удирал в кусты. Они находили его и там, и тогда он самого настырного хватал за шею, прижимал к земле или за ухо тащил к логову, клал у ног матери, а сам убегал и прятался: волчице доверял он растить волчат волками.

И она растила их.

Позволяла себя царапать.

Кусать.

Хватать за горло.

Когда они подросли еще больше, мать стала отваживать их от молока: она убегала от них, пряталась, несильно кусала в нос или начинала лизать мордочку, шею, брюшко.

Волчата забывались.

Засыпали.

А проснувшись, ели то, что отрыгивала мать или вернувшийся с охоты отец.

Учились они добывать еду и сами: ловили мышей. И тут Серый был понятливее сестер и брата. Припадет к земле, нацелится на шорох, прыгнет, ударит одной лапой, другой, и вот уже дергается мышь в его челюстях, вертит хвостом, а мошкара тучей вьется над ним и лезет в глаза.

У брата так не получалось.

Прыгнет он.

Заплещет лапами по траве, замечется из стороны в сторону, а, смотришь, ничего не поймает. Сядет и сидит с глупым видом, слушает — не зашуршит ли еще где.

Как-то отец вышел на охоту днем и вскоре вернулся с зайцем в зубах.

Положил на траву.

Отошел в сторону.

Заяц был живой. В яростном свете полуденного солнца он был хорошо виден на траве. Желтоватые глаза его были полны ужаса, черные черточки губ испуганно кривились.

Волчата не решались подойти к нему: кроме мышей они еще не пробовали ничего живого.

Но есть хотелось.

И еда была рядом: заяц лежал на траве во всю длину.

И Серый не выдержал, всем телом подался в его сторону, опробовал носом воздух и на полусогнутых лапах пошел к нему крадущимся волчьим шагом.

Серый обошел зайца на почтительном расстоянии вокруг, постоял, вытянув мордочку, подышал его духом и сделал еще круг, теперь уже несколько ближе к зайцу, еще постоял, вбирая воздух ноздрями, и пошел на новый круг.

Так круг за кругом, прячась в траве, Серый подобрался к зайцу совсем близко. Запах крови звал, дурманил голову.

Отец сидел бездвижно.

И не двигалась мать.

И сестры с братом таились в логове.

Серый припал к земле, изготовился к прыжку. И тут заяц вскочил, запрыгал по поляне, и Серому он показался таким огромным и могучим, что тельце его от страха сжалось.

Он метнулся в сторону.