Лживая весна

Допросная находилась ниже уровня первого этажа, поэтому для взгляда Вюнша проходившие мимо запыленного окошка люди выглядели как пары ног. «А вдруг существовал человек, вся жизнь которого прошла в подобной комнате, а единственным способом сообщения с внешним миром было такое окно. Люди, в представлении этого человека, выглядели как пары ног, а он сам не считал себя человеком, ведь он не был на них похож… А самое странное, что он наверняка был уверен, что видит всю картину мира, а не лишь малую ее часть…». Размышления Хольгера прервал господин Щепан, приведший с собой Иоахима Рауша. Рауш был тучен и уступал в росте Майеру и Хольгеру. В его глазах читалось недоумение и толика страха.

– Садитесь, пожалуйста, господин Рауш.

– Да, хорошо, как скажете.

– Не бойтесь, господин Рауш. Мы не в чем вас не подозреваем, просто нам нужно узнать ваше мнение по поводу одного дела, участником которого вы были. Я, оберкомиссар Вюнш, а это мой коллега – комиссар Майер.

– Конечно, спрашивайте, но я простой полицмейстер. Даже не знаю, чем могу помочь детективам.

Хольгер начинал понимать, что за человек Иоахим Рауш. Ему такие люди никогда не нравились – какую бы должность ты ни занимал, чем бы ты ни занимался, из какой бы семьи ты ни происходил, ты не имеешь права унижаться. «Не спеши судить, возможно, у него так проявляется волнение…»

– Господин Рауш, в 1922-м году на ферме близ Кайфека произошло массовое убийство. Помните?

– Конечно, помню. Мы с Гансом Носке первыми прибыли на место… из полицейских, я имею в виду. Жутко это все выглядело, так я вам скажу, уж вроде пятнадцать лет как в полиции служу, а такого ни до, ни после не видел.

– Как к вам поступил вызов?

– Как… Приехал господин… Как его? Не помню, как его звали, честно говоря. Так вот, приехал господин на автомобиле… Говорит, так, мол, и так, в Хинтеркайфеке нашли трупы. Много крови, говорит, все, кто в доме жил, погибли. А мы тогда с Гансом как раз на смене были. Ну, мы дежурного оповестили, да и поехали с этим человеком… Вот хоть убейте, не помню как его зовут! Я тогда, помню, сразу этому господину поверил: одет прилично, на шутника какого не похож, автомобиль при нем опять же, но главное – взгляд у него был такой… испуганный, что ли. Это я потом уж понял, отчего.

– В деле написано, что вызов поступил в 18:15, а вы с Носке появились на ферме в 21:30. От Ингольштадта до фермы не больше двадцати пяти километров – почему вы добирались до Хинтеркайфека больше трех часов? Вопрос задал Франц.

– Так это, у него машина сломалась по пути!

– У вашего проводника?

– Ну да. Да и все равно много по времени получается. Я сам не шибко помню, но вроде он после семи приехал.

– Вы остались в его машине?

– Нет. Точнее, не совсем – я остался, а Носке пошел пешком.

– Почему вы не пошли с ним?

– Так ведь потемки уже были, а апрель был холодным. Там еще бродяга такой прошел… Шрамина на пол лица, грязный весь, еще и пошатывался – пьяный, скорее всего, был. Вот я и решил, что лучше господину со сломанной машиной одному не оставаться.

Франц кивнул, и вопросы вновь начал задавать Хольгер:

– Правильно ли я вас понимаю – Ганс Носке был на ферме раньше вас?

– Ну да, на полчаса, наверное.

– Слушайте меня внимательно, господин Рауш! То, что вы вспомните в ответ на мои следующие вопросы очень важно. В какое время на ферму прибыл Носке? Заходил ли он внутрь до вашего приезда? Рассказывал ли вам Носке о чем-нибудь подозрительном замеченном им до вашего приезда? Не упоминал ли он о том, что кто-то или он сам двигал тела или предметы на ферме?

– Ну, насчет точного времени сказать не могу, наверное, около девяти он там был. Заходить – заходил. Его встретил этот… Шлиттенбауэр и показал тела в сарае и на ферме, Ганс мне об этом сам рассказал. А вот насчет подозрительного… Да все там было подозрительно! Тела, кровь везде. Следы эти на снегу, в лес идущие, но это я и сам видел, а вот насчет того, что только он заметил… Не знаю, тут вам с ним бы пообщаться, да он в Америку перебрался.

– Может, он видел кого-нибудь рядом с фермой? Огни в лесу?

– Не могу знать. Если он и видел чего, то мне не рассказал. Да мы с ним, в общем-то, и не особенно дружны были. Не враждовали, вы не думайте, но и не приятельствовали. Так, коллеги. А вот насчет передвижения тел – было такое. Этот Шлиттенбауэр сам нам рассказал, что двигал тела в сарае. Говорил, что сына искал, а мальчика прямо в коляске убили.

– Понятно. Давайте вернемся к вам. Вы остались с проводником в его машине…

– Ну да. Я в автомобилях не спец. Он стоял мотором занимался, а я когда в машине сидел, а когда ему помогал. Потом он закончил и мы поехали.

– В какое время вы были на ферме?

– Около половины десятого. Проводник меня высадил, а сам отпросился, сказал, что ему к жене надо, ну я его и отпустил.

– Вы записали его имя, адрес и номер машины?

– Нет, но я сказал ему отметиться на следующий день в участке, что это он обратился в полицию с сообщением об убийстве.

– Он сделал это?

– Ой! Вот этого не знаю…

«Никчемный идиот!»