Лживая взрослая жизнь

Я нашла поднос, разместила на нем чашечки, тарелки, приборы, хлеб, печенье, масло, клубничный мармелад, с которого я соскребла плесень, и кипящий кофейник. Делая это, я внезапно почувствовала себя довольной, словно в эти мгновения обретала форму единственная для меня возможность выжить. Я разволновалась, только когда поднос покосился, пока я нажимала свободной рукой на дверную ручку: испугалась, что кофейник и все остальное полетит на пол. Этого не случилось, но радость исчезла, колебания подноса передались и мне. Я шла так, словно не поднос, а я сама могла рухнуть на пол.

В спальне оказалось вовсе не темно, как я того ожидала: штору уже подняли, окно приоткрыли. Роберто и Джулиана лежали в постели, под легким белым одеялом. Роберто с растерянным видом откинул голову на спинку кровати — обычный мужчина, широковатые плечи, узкий торс; Джулиана была без ночной рубашки, она прижималась щекой к его заросшей темными волосами груди, ее рука покоилась на его лице — казалось, она только что ласкала его; она вся точно светилась. Застав их в таком виде, я забыла про все свои планы — нет, я не стала менее несчастной, но я превратилась в зрителя их счастья. Именно этого — как подумалось мне тогда — и желала Джулиана. За те несколько минут, что я собирала поднос, они вполне могли одеться, но, вероятно, она ему этого не позволила, а выскользнула голая из постели, открыла окно, чтобы проветрить, и снова залезла в кровать, изображая молодую женщину после ночи любви: она тесно прижималась к нему под одеялом, закинув ногу ему на ноги. Нет-нет, мой план стать кем-то вроде тети, которая в любой момент поддержит молодых и придет им на помощь, оказался далеко не худшим из ядов. Представшее передо мной зрелище — а для Джулианы, по всей видимости, это было именно зрелище: показать себя, как в кино, попытаться безыскусно воплотить свое счастье, воспользоваться моим вторжением, чтобы я увидела ее и, увидев, навсегда запомнила то, что длится совсем недолго, и превратилась в свидетеля — показалось мне невыносимо жестоким. Тем не менее я осталась с ними, присев на краешек кровати, — разумеется, на стороне Джулианы, еще раз поблагодарила за вчерашний праздник и тоже принялась маленькими глотками пить кофе. Джулиана кое-как прикрывалась одеялом; Роберто наконец-то натянул рубашку, которую я же ему и подала по просьбе Джулианы.

— Какая ты заботливая, Джанни, я это утро никогда не забуду, — воскликнула она и попыталась меня обнять, опасно наклонив при этом стоявший на подушке поднос. Роберто, в свою очередь, сдержанно заметил, глотнув кофе и посмотрев на меня так, словно я картина, которую его как знатока попросили оценить:

— Ты очень красивая.

18

На обратном пути Джулиана занималась тем, чем не занималась по пути в Милан. Пока поезд — убийственно медленно — тащился в Неаполь, она держала меня в коридоре, между купе и темным окошком, и без устали болтала.

Роберто проводил нас на вокзал. Когда они прощались, на них было больно смотреть: они целовались, обнимались, тесно прижимаясь друг к другу, опять целовались. Совсем не наблюдать за ними у меня не получилось, они были красивой парой: вне всякого сомнения, он любил ее, а она не могла жить без его любви. Но слова Роберто — “Ты очень красивая” — не шли у меня из головы, они тронули самое сердце. Я ответила ему тогда резко, не в тон, из-за волнения коверкая гласные: “Не надо надо мной издеваться”. Однако Джулиана тут же поддержала его, прибавив с серьезным видом: “Правда, Джанни, ты очень красивая”. Я пробормотала: “Угу, вылитая Виттория”, но оба они возмущенно воскликнули — он со смехом, она шлепнув по воздуху рукой: “Какая еще Виттория?! Да что ты такое говоришь? С ума сошла?!” Тогда я вдруг разрыдалась, как дурочка. Плакала я недолго, считанные секунды, можно было подумать, будто я просто закашлялась, но они испугались. Особенно Роберто, который спросил взволнованно: “Что случилось? Успокойся! Что мы сделали не так?” Я сразу взяла себя в руки, мне стало стыдно, но пока мы были на вокзале, стояли на перроне, укладывали багаж в купе, пока Роберто с Джулианой до последней минуты разговаривали через окошко, его слова все так же звучали в моей голове.