Лживая взрослая жизнь

Вместо них у лицея неожиданно появилась Костанца. Я не видела ее с того утра, когда под давлением мамы она принесла мне браслет. Костанца стала еще красивее, чем прежде, еще элегантнее, и от нее пахло легкими духами, которые много лет любила мама, но которыми теперь не пользовалась. Единственное, что мне не понравилось, — у Костанцы были припухшие глаза. Она сказала своим соблазнительным звонким голосом, что хочет отвезти меня на семейный праздник, там будем я и ее дочки: в тот день отец был почти до вечера занят, но Костанца уже позвонила моей маме, она разрешила.

— Куда мы поедем? — спросила я.

— Ко мне домой.

— Зачем?

— Ты разве не помнишь? Сегодня у Иды день рождения.

— У меня много уроков.

— Завтра воскресенье.

— Ненавижу заниматься по воскресеньям.

— Может, ты все-таки согласишься на небольшую жертву? Ида все время тебя вспоминает, она тебя очень любит.

Я уступила, села к ней в машину, в которой тоже пахло духами, и мы отправились в Позиллипо. Она расспрашивала про школу, я старалась не проговориться, что опять учусь в четвертом классе гимназии, хотя я понятия не имела, что проходят в пятом и, поскольку Костанца работала учительницей, всякий раз боялась ошибиться с ответом. Чтобы как-то выкрутиться, я принялась расспрашивать ее про Анджелу. Костанца сразу заявила, что ее дочки очень переживают из-за того, что мы больше не встречаемся. Она рассказала, что Анджела недавно видела меня во сне: она потеряла туфельку, а я ее нашла, или что-то в этом духе. Пока она рассказывала, я поигрывала с браслетом, чтобы Костанца заметила, что он на мне. Потом я сказала: “Не наша вина, что мы больше не видимся”. Как только я это произнесла, у Костанцы изменился голос, она пробормотала: “Да, ты права, это не ваша вина”, — и замолчала, словно решив, что из-за большого количества машин ей лучше сосредоточиться на дороге. Но все-таки не сдержалась и прибавила: “Не думай, что во всем виноват только твой отец, в том, что произошло, не виноват никто, люди причиняют друг другу боль, сами того не желая”. Притормозив, она припарковалась, сказала: “Прости!” и — господи, я больше не могла видеть слезы — разрыдалась.

— Ты даже не представляешь, — всхлипывая, сказала она, — как страдает твой отец, как он за тебя переживает, он ночами не спит, скучает по тебе, и мы все скучаем — Анджела, Ида, я.

— Я тоже по нему скучаю, — растерянно ответила я, — скучаю по всем вам, даже по Мариано. Я знаю, что никто не виноват, так вышло, теперь уже ничего не поделать.

Она вытерла глаза кончиками пальцем, движения у нее были изящные, сдержанные.

— Какая ты мудрая, — сказала она, — ты всегда прекрасно влияла на моих дочерей.

— Я не мудрая, просто я читаю много романов.

— Молодец, ты растешь, научилась отвечать остроумно.

— Нет, я серьезно: вместо собственных слов мне приходят в голову фразы из книг.

— Анджела больше совсем не читает. Ты знаешь, что у нее есть парень?

— Да.

— А у тебя?

— Нет.

— Любовь — сложная штука, у Анджелы это началось слишком рано.

Костанца подкрасила покрасневшие глаза, спросила, нормально ли она выглядит, потом поехала дальше. Она все время пыталась окольными путями разузнать о дочке: ей хотелось понять, не спрашивая меня в лоб, не знаю ли я больше, чем она. Я занервничала, не хотелось сморозить что-то не то. Вскоре я поняла, что ей ничего не известно о Тонино — ни сколько ему лет, ни чем он занимается, ни даже как его зовут. Я не стала объяснять, что он связан с Витторией, Маргеритой, Энцо, не сказала, что он почти на десять лет старше Анджелы. Я только пробормотала, что он очень серьезный парень, чтобы больше ничего не рассказывать, я даже решила соврать, что плохо себя чувствую и хочу вернуться домой. Но мы уже приехали, машина катила по обрамленной высокими деревьями аллее. Костанца припарковалась. Меня поразил свет, словно лившийся из моря и из прекрасного сада; отсюда были хорошо видны Неаполь, небо, рыжая громада Везувия. Значит, вот где жил мой отец. Уехав с виа Сан-Джакомо-деи-Капри, он остался почти на той же высоте, зато был окружен куда большей красотой. Костанца спросила:

— Сделаешь мне маленькое одолжение?

— Да.

— Можешь снять браслет? Девочкам не известно, что я отдала его тебе.

— А не проще рассказать им всю правду?

Она ответила страдальческим голосом:

— Правда — сложная штука, когда вырастешь, ты это поймешь, одних романов для этого недостаточно. Ну, так сделаешь мне одолжение?

Вранье, опять вранье, взрослые запрещают врать, а сами беспрестанно врут. Я кивнула, расстегнула браслет и засунула его в карман. Костанца поблагодарила, мы вошли в дом. После долгого перерыва я вновь увидела Анджелу, увидела Иду, и вскоре мы вроде бы опять стали друзьями, хотя все три очень изменились. “Как ты похудела, — сказала Ида, — как у тебя выросли ноги, да и грудь выросла, точно, вон какая большая. А почему ты вся в черном?”